— Илья Микитович верно говорит, мы государем поставлены и вместе городом управлять должны, — сказал Патрикеев.
— Вы науправляете! Ты, Борис, сколь из государевой казны в карман положил? Книги по приходу и расходу нарочно не ведешь! А взятков сколь с Ильей взяли! Все про вас знаю и токмо пальцем пошевелю, вас в городе не будет…
— А ты не пугай, мы про тебя тоже немало знаем! — огрызнулся Бунаков.
— Что ты про меня знаешь, ну, говори при всех!
Бунаков опустил голову и промолчал.
— Не судите да не судимы будете, — сдабривая очередной кусок поросятинки горчицей, назидательно сказал поп Пантелеймон. Но его будто никто не услышал.
— Много на себя берешь, Осип! — вступил князь Вяземский. — И прежние воеводы стригли, но обрастать давали!
— Ты, Мишка, в Томском вообще не пришей кобыле хвост! Кормишься подле Бориса — и помалкивай, а то винокурню вашу тайную закрою!
— Может, и мельницу мою сломашь? — зло спросил Патрикеев. — Уже твои холопы томским жителям токмо на твою мельницу велят идти, грозя побоями.
— Пойдем, Аграфена, не желаю боле бред сей слушать! — встал из-за стола Щербатый. — Как говорится, по усам текло, а в рот не попало.
— Коли не наелся, не напился, забери свой подарок! — крикнул обиженно Патрикеев.
— Мы не бусурманы какие дареное забирать! — сказал презрительно Щербатый и направился к двери, поддерживаемый женой.
Следом за ними направились Петр Сабанский и Васька Былин.
На ужин Устинья сварила на трехногом таганке уху из окуней, которых взяла у Григория из погреба-ледника. Семену сказала, что купила у ярыжек по дешевке. Чтобы печь не топить, варила на шестке подле устья печи. Семен намахался за день косой-горбушей и дремал на лавке, постелив под себя овчинный тулупчик.
Устинья поставила на шесток две деревянные чашки, половником налила в них уху, дрожащими руками развернула кожаный лоскут и высыпала сулему в одну из чашек. Поставила чашки на стол, положила рядом ложки и позвала мужа:
— Садись ешь!
Семен перекрестился, сел за стол и стал жадно хлебать из чашки. Она присела рядом и, косясь на мужа, тоже стала есть. Семен съел уху, обглодал двух окуней, осторожно вынимая косточки, и снова прилег на лавку.
Она со страхом поглядывала на него украдкой. Не прошло и получаса, как Семен вдруг резко вскочил и тут же, скрючившись от боли, ткнулся бородой в свои колени.
— Э-э-э-э-э!.. Ре-ежет, будто ножом!..
— М-может, костями подавился… — заикнулась Устинья.
Семен замычал, отрицательно покачал головой, потом вдруг пристально посмотрел на побледневшую жену и дико закричал:
