Дикая тоска рвала мне сердце и я с трудом сдерживался, чтобы не завыть волком.
Постоял, посмотрел на безмятежное выражение лица Анютки, молча развернулся и снова вышел на мороз.
А на встречу – истопник: охая и кряхтя встал с завалинки, подошёл и, критически осмотрев с головы до ног, молча накинул мне на голову пуховый платок. Затем помог натянуть фуфайку, подхватил под руку и повёл в свой закуток.
Усадил за кургузый деревянный столик, налил кипяточку, выделил целый кусман сахару, что для этого времени было просто невероятным богатством (наверное, все запасы мне отдал), и присел напротив, прихлёбывая свой кипяток, да внимательно поглядывая в мою сторону из-под кустистых бровей.
– Что, наворотила я дел? – первым нарушив молчание, взял со стола хозяйский нож и одним резким движением разбил кусок сахара на две примерно равные половины, одну из которых недвусмысленно пододвинул хозяину.
Дедок удивлённо хмыкнул и, хитро прищурившись, взял свою половинку, надкусил, отхлебнул кипяточка и блаженно прикрыл глаза. Затем немного помолчал, крякнул от удовольствия и ухмыльнулся:
– Умаяла ты меня сегодня, девка. Как есть умаяла! – и снова молчок.
Есть у некоторых пожилых людей привычка очень медленно цедить слова. Пока дождёшься от таких ответа – все жилы на кулак намотают. Но в данном случае решил не подгонять старика: спрятав глаза, всем своим видом постарался показать крайнюю степень заинтересованности в продолжении повествования. Видимо, оказался прав, так как собеседник ещё раз усмехнулся каким-то своим мыслям и, отхлебнув кипяточка ещё раз, проговорил:
– Я ж за тобой, бедовая, почитай, всю ночь по лесу бегал, – и, усмехнувшись снова, добавил, – Зато план по лесозаготовкам перевыполнили.
– В смысле? – ничего не понял я.
– Ну, ты ж как выскочила из помещения-то, так и припустила в сторону леса. Я, значится, углядел енто дело – и за тобой. Ты ж, почитай, почти без ничаво убёгла – ни шапки, ни шубы. Замёрзла бы. Хорошо, что я недалече стоял. Схватил одёжу-то твою, и ходу. Ох, и быстра ж ты, девка. Даром что на голову шибанутая. А так припустила – по следам еле нашёл: темно ведь ужо. А у меня ж и лампадки с собой нетути.
Истопник немного помолчал, собираясь с мыслями, ещё раз куснул сахарок и хлебнул кипяточка.
– В общем, значится, когда тебя настиг, ты уж цельну ель чуть не в труху перемолола. Вовремя успел: ещё немного – и ствол аккурат на твою бедовую голову бы сверзился. Но успел, вишь, выдернул. А то у табе взгляд как у той чумачечей. Дышишь, как та загнанна лошадь, и к ентой треклятой ели обратно рвёшси. Вывернулась из рук, значится, и давай елину снова лупцевать – только щепки летять. Я, от греха подальше, за друго дерево спряталси. Чтоб под руку не попасть, ежли шо. Так ты как с цепи сорвалась: пока ствол на чурки не нарубала – не успокоилась. Я токма подсказывал, что нужны чурбаки, а не труха какая. Вот и нарубала.
