Снова начали появляться лица. Теперь они были четкими, понятными. Но по-прежнему пустыми. Виктор Валерьевич хотел с ними поделиться своими открытиями, и ему даже показалось, что он знает, как это сделать. Начал ворочать языком, но он оказался огромным, неповоротливым…
Он слышал звук, глухой, протяжный, он был одновременно из него и из тех далей, из которых приходили голоса окружающих его лиц.
Виктор Валерьевич устал и уже хотел уйти снова за веки, но пустые лица пропали, и два других заслонили собой прирученный потолок. На первое лицо он смотрел долго. Оно было мокрое, поблескивало в свете окна, на которое он так и не решился взглянуть. Это лицо было вроде одного из тех его кусков, которые он еще не успел осознать, вернуть себе, назвать собой. Оно его не удивило так, как удивило открытие своей грудной клетки, и не обрадовало так, как первое ощущение своих пальцев. Но вызвало облегчение, что кусок обнаружен, он на месте, будто он и призван вот так нависать над ним, быть мокрым.
А второе лицо… Оно очень быстро размылось, расплылось, и он почувствовал свои щеки, их защекотало. И оказалось, что там, в грудной клетке, помимо наполнявшего ее воздуха, там всего много. И оно болит, распирает, вырывается наружу. Неповоротливый язык вспомнил, что такое соль, и она его будто оживила. Виктор Валерьевич уже был готов назвать это лицо по имени… Но не нашел в себе этого имени.
***
Полина с содроганием думала, что однажды ей придется познакомиться с его родителями. То есть среди тысячи вариантов развития событий был и такой, и он был одним из самых малоприятных. Даже предполагаемые слезы под дождем, завывание под одеялом, несущийся на нее поезд в случае, если Артем даст понять, что им не быть вместе, не вызывали в ней такого ужаса.
Что это будет – лупа или микроскоп? Они ведь обязательно вывернут ее наизнанку, чтобы посмотреть, из чего она сшита. И обязательно увидят, что мама сметала ее на скорую руку, черными нитками по белому.
Ее бабушка, к примеру, обязательно бы вывернула Артему карманы вопросами типа: «А чем занимаются твои родители?». «А о чем спросит его мама? – с ужасом думала Полина. – Умеешь ли ты готовить? Читала ли ты “Шинель”? А папа…».
У него вообще есть папа?
Вот у Полины папа был. Только она об этом иногда забывала. Но он сам обычно о себе напоминал, очень деликатно, не настойчиво, будто бы боясь лишний раз ее побеспокоить. Интересовался через маму, не нужно ли Полине чего, может, новый телефон, ролики, велосипед? Подарки привозил сам, по субботам, на чай не оставался. На Полину смотрел нежно, но недолго. В ответ Полина его стеснялась, отвечала односложно, обычно это было «спасибо».
