И он берет ее за руку, чтобы она больше никуда не улетела. Он теперь ее охотник, он теперь ее защитник, она его…
«Индианка? Индуска? Ну не индейка, это точно…».
Музыка закончилась, и Артем сам снял с нее наушники. Полина обнаружила себя сидящей на твердой кровати с руками, сложенными на коленях.
– Красиво, – сказала она.
Они слышали шорохи за стеной. Они даже слушали их какое-то время. Потом Артем нахмурился, сказал:
– Тебе пора.
Он проводил Полину.
***
Виктор Валерьевич очнулся ближе к утру. Так ему потом сказали. Может, другой и стал бы в первую очередь вопрошать: «Кто я и где?» – но он решил сосредоточиться на потолке. Нужно было непременно заставить его замереть, быть только сверху, только плоским и, главное, твердым. И когда казалось, что он уже вот-вот встанет на место, и можно будет отдохнуть, отдышаться, потолок снова сползал туда, где свет. А на свет смотреть было больно. От танцующего потолка мутило, но поймать его и вернуть на место казалось единственно необходимым.
И вот наконец ему удалось. Он победил, и, как любой победитель, растерявший себя в борьбе, смотрел на побежденное пустыми глазами. Он помнил, там сбоку еще был свет, но его побеждать не хотелось – сил уже не было. Он с огромным удовольствием поменял белизну потолка на темноту за веками.
Потом появились лица. Сначала пустые. Они были над ним, вокруг него, двигались, менялись местами. Их было много, они были долго, и вскоре шевеление их губ возымело результат. У них появились голоса. Но шли они не из них, а откуда-то издалека, и были все равно что шум воды, бессмысленно заполняющий собой пространство.
Потом Виктора Валерьевича начало становиться больше. Он стал обрастать болью. И откуда-то пришли знания, он даже мог назвать те куски себя, которые так дико болели. Он понимал – болит рука, и даже заставлял ее двигаться. Нога. Живот. Движений становилось все больше и больше, и это уже не он – у него кончались силы. Они сами, они… Темнота под веками спасла, он снова пропал.
Когда очнулся, потолок был на месте, а боль нет. Ему казалось, что боль была формой существования тех его кусков, и теперь, когда она исчезла, Виктор Валерьевич начал сомневаться, есть ли они вообще. Он принялся их искать. Из глаз, видящих потолок и умеющих спрятаться за веками, он стал превращаться в пальцы. Непослушные, почти деревянные, но способные чувствовать мягкость и податливость материи под собой. Потом были другие пальцы, уже на ногах, и они тоже чувствовали ее легкое прикосновение. Но самым большим и важным открытием стала грудная клетка. Он вдруг осознал, что она вздымается и опускается, и так снова и снова. И он долго ее чувствовал, а она не прекращала своих движений. Перешел к губам. Те оказались приоткрытыми, но абсолютно неподвижными. Горячий воздух, выходивший оттуда, изнутри, сушил их, а входивший извне холодил язык. Язык…
