– И я защелкиваю на этом смазливом гаденыше наручники, прямо на катке! Представь себе, а этот пижон виду не подает. Весь такой важный, некоего “Многогрешного” кличет, наверно шишка важная там! Ха-ха-ха-ха, поймаю-поймаю тварей!
– Обязательно, – отказал собеседник, – а вам разве премию никакую не выдавали, за такое расследования должны были героем Украины наречь!
– Хуй мне, а не героя! Вот в такой стране живем!
– Батьку, – войдя, Василий не подал виду, он просто уставился на картину сидящего, в лучах озорного света, отца, – остановись мгновенье, ты прекрасно!, – вырвалось из губ, – да, забираем мы тебя отсюда, собирайся, документы твои у меня, едем домой.
– Так что там с анализами, – собирая в сумку запасное белье и темненькую пижаму, спрашивал Мирон.
– У тебя рак, батьку, третьей степени, – его лицо не изображая эмоций, каменным истуканом Вася врос в землю, – приступ вызвался осложнениями в мозгу.
– Эта сучара меня еще и на счетчик поставила, – злобно ответил следователь.
– Кто?, – Василий не менялся, так же безучастно ведя разговор.
– Судьба… Ну что там… Много осталось мне?
– Около года, в лучшем случае полтора. Знаю ответ, но не хочешь ли ты на химиотерапию?
– Я бы мог оплатить, – к разговору присоединился Мирослав.
– Нет, конечно, нет. Я не дамся, не сделаете из меня бесполезного овоща, дети, – застегнув спортивную сумку, и забросив на себя чистую одежду, отвечал он.
– И что собираешься делать?
– Я? Мне хватит сполна этого года чтобы найти мразей. Об этом даже не беспокойся, – последним штрихом стали очки на носу, напялив тонированные стекла, он уже стоял у двери лицом к лицу с сыном, – пойдем, сынку, домой.
* * *
Это было началом и приближением конца?… А может все это неправда? Тогда, скажите-ка мне на милость, зачем же снятся сны? Осознание приходит опосля, вместе с хорошей мыслью, но и так каменное сердце Мирона, было заточено рекой из предшествующих несчастий, опять сесть в лужу по ходу расследования было намного хуже, чем смертельный таймер от судьбы. Голобородько, главный ключик в деле, оправдался, канув в небытие с гражданкой Надеждой, побег из тюрьмы, что вероятно только одно событие из огромной цепочки в плане фантомной организации, также окутан тайной мотивов. Казалось, что товарищ следователь был одним против огромной преступной структуры. “Глухарь, Мирон Валентинович”, – звенело в голове, этим насмешливым голосом Бориса. Сдаться?
– Не сдамся я, София, – присев на гранитное сооружение, Мирон вел немой диалог. “Софья Трубецкая”, – гласила посмертная надпись. Каменный крест потрескался, в маленьких сколах ползали жуки, вили свои дома шелкопряды, а с таблицы статно смотрела женщина, молодая и по-наивному прекрасна. Он помнил до сих пор запах её волос, как хлопали массивные ресницы, беззаботный девичий смех, легкую девичью поступь. Все как в последний день, – виделась ты мне, они обозвали это “осложнениями в мозгу”, вероятно, так и было. Но таки не покидаешь…, – он положил руку на портрет, оставив бутылку крепчайшей текилы на земле, – я иду в последний путь, когда врежу дуба, меня не забывай.
