На дачу добрались только вечером, поскольку выехали из города на три с лишним часа позже, чем планировали.
Всегда уравновешенный Виталик, войдя в мою прихожую и извиняясь за опоздание, схватился за голову и сделал такую гримасу, как будто выпил стакан уксуса. Спускаясь по лестнице и рассказывая, как Раиса Тимофеевна искала коробку с семенами, которую самолично уже отвезла на дачу, он даже начал заикаться.
Я и без того, пребывая в препротивном настроении, подумывал: а не послать ли все это куда-нибудь очень далеко-далеко, пусть барышни едут вдвоем, я болен! Но тем не менее, мысленно произнеся огненную, матерную тираду, запихнул свою дорожную сумку в багажник бледно-желтого, сверкающего на солнце «Вольво», и уселся на заднее сиденье, рядом с Тамарой Олеговной.
Восседающая впереди Раиса Тимофеевна, поправила ворот своего фирменного спортивного костюма, расстегнула на куртке молнию и, нахмурившись, пробурчала:
– Слава богу, экипаж в сборе. – Она повернулась к Виталику: – Про Московский даже не думай, там обязательно застрянем.
И мы плавно поехали по Гагарина, аккуратно свернули на Типанова, а когда оказались на Славе возникла перипетия (в драматургии – прием, обозначающий неожиданный поворот в развитии сюжета и осложняющий фабулу). Виталик, точно его кто-то больно ущипнул, вдруг резко пошел на обгон; машину качнуло, Раиса Тимофеевна испуганно пискнула:
– Тише!..
А моя рука невольно уткнулась в бедро Тамары Олеговны:
– Простите, – вполголоса сказал я, но руку убрал не сразу, а только через несколько секунд – с помощью Тамары Олеговны. Она осторожно отвела мою руку в сторону и при этом, кажется, ее слегка пожала.
Я коротко взглянул на нее, мазнул взглядом по голым плечам – на ней была розовая, открытая майка – скользнул по загорелой, ровной шее и добрался до слегка подкрашенных губ. Тамара Олеговна едва заметно улыбалась.
В моей голове заискрило, точно у школьника, оставшегося один на один с хорошенькой, кокетливой одноклассницей. Минорные настроения мигом улетучились, а тут еще как бы ненароком мы прикоснулись к друг другу руками. Потом еще и еще. И вдруг меня, словно одурманило, я уже ни о чем не думал, а лишь готовился к новому прикосновению. И плевать я хотел на всякую дребедень, четверть часа назад выводившую меня из себя. Жизнь обретала ту самую беспечность, которая в моем случае всегда была в дефиците. Даже пробки – сначала застряли на Мурманке, затем на подъезде к Всеволожску – уже воспринимал как забавное приключение.
