(Действительно так. Верится, что за дальней горой фрагмента «Начало весны в горах» расположен морской залив «Благовещения».)
…Но что характерно: Го Си, «как и другие живописцы, – создатели монументальных пейзажей Северо-Сунского периода, – очеловечивая природу, всегда проводили ощутимую дистанцию между повседневной жизнью человека и его жизнью в природе, которая далека от его интимных и частных чувств» (Виноградова, С.84).
Леонардо, пионер Высокого Возрождения, значительно увеличил эту дистанцию и возвёл жизнь человека в природе в ранг вселенского феномена.
«Это образ проникновенного, проницательного, вечно бодрствующего человеческого интеллекта; он принадлежит всем временам, локальные приметы времени в нём растворены и почти неощутимы, так же как в голубом «лунном» ландшафте», – писала Н. А. Дмитриева «Краткая история искусств. Вып.1. От древнейших времён по XVI век» – М.: Искусство, 1988. – С.264.
(Можно не согласиться с автором в отношении гор Леонардо да Винчи. Однако каждый волен интерпретировать по-своему.)
«Внутренняя жизнь Моны Лизы отразила всечеловечность духа в космическом масштабе. Художник хотел возвысить своих героев и потому сопоставлял их величие с необъятностью планеты. Человек Леонардо, венчая космос, видимо, такой же неисчерпаемый и неограниченный в своей духовной высоте, в потенции своего бесконечного развития.
И Мона Лиза – сама женственность – как бы свидетельствует, что Беспредельность – это любовь, это дух. (Маточкин Е.П.)
Так ли уж сопоставим Леонардо да Винчи с Рерихом и старинными китайскими мастерами, с этими посвященными и просвещенными умами древнего и нашего мира?
Этот вопрос может быть спорным, но Леонардо для нас навсегда останется ученым, практиком и реалистом, проникающим своим умом в те глубины, в которые проникают мистики и эзотерики посредством своей экстрасенсорики.
Он далек от туманных обобщений далей типа: «Художник хотел возвысить своих героев и потому сопоставлял их величие с необъятностью планеты и т.д.».
Для понимания Леонардо очевидно, что порождение космоса и человека нераздельно, одно обусловлено другим и наоборот.
У него в любой дали и бесконечности мы находим конкретику без иносказаний.
Он не прикован мыслью к начальной точке размышления и созерцания, поскольку тут же препарирует действительность любой временной удаленности. Словно прошлое (например, андрогинное) и будущее (а это уже наше с вами время, спустя полтысячи лет после Леонардо) для него постижимо, потому и обитаемо (ибо сосуществуют и взаимно обуславливают течение бытия, словно «единая черта» по Маточкину).
