Их подкрепляло примерно такое же число шведов, что перешли к нему на службу. Шесть полков инфантерии, правда, все в один батальон, зато каждый с генералом во главе. Да столько же конных полков в два неполных эскадрона, но опять же с заполненными сверх штатов генеральскими и офицерскими вакансиями. Нужно же было пристраивать всех к делу, потому что местом временного заключения большинства командного состава шведской армии, плененной под Переволочной после катастрофической для нее Полтавской баталии, была избрана именно Первопрестольная. Причем все семь тысяч бывших военнопленных являлись «природными» шведами, ведь большая часть пленных немцев, да тот же генерал Шлиппенбах, родом из ливонцев, охотно перешли на русскую службу сразу после пленения — обычная практика для всех европейских кондотьеров.
Примерно десятую часть в собранных здесь его резервах представляли артиллеристы и подготовленные егеря, которых именовали «стрелками» или «охотниками». Эти семь полнокровных рот должны были сыграть свою роль в грядущей схватке, как и сотня собранных пушек, которые сейчас лихорадочно устанавливали в полевых укреплениях, что спешно возводились согласно диспозиции, принятой вчера на совете.
Имелась и внушительная на вид подмога в виде десятитысячного ополчения, вооруженного как попало, от топоров с алебардами до фитильных стрелецких пищалей времен царя Ивана Грозного, но настроенного крайне решительно — москвичи тот еще народец, к бунтам привычные. Еще столько же ополченцев закрывало крепкими заставами и караулами земляные валы со всеми воротами и въездами.
Даже без ополчения собранные войска по своей численности не уступали армии Петра, что вышла из Клина и завтра должна была подойти к Преображенскому. Обязательно подойдет, ибо сюда направлялись колонны потрепанного гвардией корпуса генерала Балка — девять тысяч солдат и драгун, что отступили по тракту после неудачного сражения. Хорошо, хоть не в беспорядке — вдали столбом поднималась пыль от идущих колонн.
Все май был жарким не только по погоде, но и принес немало тревог, что не давали спать, и хлопот, от которых порой впадал в отчаяние!
Алексей спустился с высокого помоста, где было установлено креслице под навешенным пологом. Требовалось блюсти древнее благочестие — это «папенька» бы бегал и суетился, самолично устанавливал бы пушки, а ему сие не по чину — он взирал сверху за ходом работ и давал указания, которые немедленно доносили для управляющих. И сейчас, ступая по деревянным ступеням, он чувствовал себя заложником навязанных традиций.
