– Оба долбоебы! – взорвался Лев. – Хоть капля жалости у тебя есть?!
– Вообще шик, – выгнула бровь Сажа. – То есть я должна была из жалости с ним начать встречаться? Это типа нормально? – Она перешла на крик, не позволяя вставить ему ни слова, стряхивая с себя руки Ленчи, которая попыталась ее успокоить. – Какие-то у тебя двойные идеалы, Лева! Трах по дружбе – так нет, а из жалости – так пожалуйста?!
– Что?! Да я вообще о другом! Ты хоть слово ему сказала?! За все время? Просто поговорить – можно было?!
– Да все вы, козлы, друг за друга горой! – прошипела Кристина, – От баб только дырка и нужна. Ну тебе лично – еще и сиделка!
Наступила такая тишина, что стало слышно, как в ванне капнула вода из недовернутого крана.
– Видишь, какая я тварь? Хочешь – завтра же съеду, – тихо сказала Сажа.
Глаза у нее были колючие и мокрые. Лев молча взялся за колеса, проехал мимо по хрустким раскиданным деньгам. Закрыл за собой дверь. Ночь дышала ветром и ломкими первыми холодами. А ему было жарко. Так жарко, что дыхание сбивалось. Лев добрался до соседнего подъезда, слез с коляски, снял ее с тормоза. С силой толкнул прочь. Она легко поехала под горку, скрылась во тьме.
Бетонные ступеньки морозили ладони, пыль быстро покрыла руки. Соседи спят. Не услышат. Черный провал лифта поблескивал перекошенной створкой. Лев миновал его, продвигаясь тихо, как мог. В сухом воздухе подъезда не было ничего, кроме запаха бетона и мусора, кроме эха слов, кроме стука горячего комка в груди.
Нормальные люди могут подняться и выйти на крышу. Глянуть вниз. Вдохнуть ветер. Подумать, покурить. Решиться. Передумать. Даже этого ему не дано. Не на кого пенять, сам у себя забрал.
Он упрямо лез наверх. Пятый, шестой пролет… восьмой. Становилось все тяжелее, но так было надо.
На последнем этаже отвесная лестница исчезала в кромешной тьме. Лев, задыхаясь, по перекладинам добрался до потолка, нащупал металлическую поверхность люка. И массивный замок.
Даже этого ему не дано. Он разжал руки и скатился вниз, не ощущая боли. У металла нет сердца, его не пробить рукой. По руке текло теплое. По лицу тоже. Горячий комок поднялся к глазам и хлынул наружу.
Впервые со дня аварии Лев плакал.
***
Мыслями перекрыт воздух.
Кулак в стену. Боль —
красная.
Уходи прочь, пока не поздно.
Рядом со мной
Небезопасно.
Л. Р.
Странно, что стыднее всего было не за позорную истерику, не за то, что пожилой в общем-то человек волок на себе тяжесть в семьдесят кило. Не за то, что было после. Лев даже толком не помнил, что именно говорил и делал. И к лучшему – если говорил, то чушь, если делал, то херню. Хорошо хоть имя-отчество запомнил и, вроде бы, не хамил… Но бритвы Августина Петровна от него спрятала, это он заметил. Как только Лев оказался в ванной, сразу же выгребла ящичек с баночками и опасными бумажными конвертиками и унесла. Хотя это уж зря – к тому времени его уже отпустило.
