– Ох, бабоньки, как этого их главного над опойцами-то зовут? Бахус? Пойду мужику перескажу, так ведь опять скажет, что выдумала всё.
– Побьёт ещё, на днях Маланью мужик прибил, еле живая, уж не чают, что поднимется.
– Гарпии всё, их власть.
– Скажешь тоже, гарпий каких-то приплёл. Все знают, что мужик Маланьи к Фиске бегает, вроде окрутила та его, приворожила.
– Фиска-то баба известная, уж сколь мужиков сгубила, ведь будто слепые делаются с ней.
Солидный купец повернулся к товарищу:
– Пойдем что ли, уж больше ничего не будет, что этих, – кивнул на простолюдинов, – слушать, ума, чай, не набраться.
– Пойдёмте, Пётр Карпович, что уж тут делать? Извольте поинтересоваться, пеньку почём брали?
Фигуры купцов растворялись в густых сумерках, голоса их становились тише, глуше, можно было разобрать лишь обрывки фраз: «мошенник», «а я его», «пусть в яме посидит», «слезами нас не…»
Рослый сбитенщик поправил связку баранок на плече, закрыл переносной короб и отправился в трактир, пропустить шкалик, другой – такой повод!
Сапожник Ерёма, успевший за время шествия пару раз заглянуть в распивочную, очнулся в арке, когда все разошлись. Потряс худыми карманами – тихо, и побрел, не разбирая дороги, к теплу, в маленькую комнату в подвале. А там, в темной каморке, сидела жена Ерёмы, вздрагивая от заливистого лая дворовой собаки.
Щекочиха, вернувшись в дом, долго ругала невестку за подгоревшую кашу, за кричащего мальца, да мало ли за что ругает свекровь сноху? И уже лёжа в своем закутке, слушала, как сын повторяет её слова, тихий вскрик молодой хозяйки. Щекочиха так и заснула с улыбкой на лице.
Антон всё стоял в опустевшем городе, опустошённый, оглохший. Неожиданно улица стала сужаться, дома накренились и Кислицин внезапно почувствовал, что ноги не ощущают земной тверди. Ему хотелось подняться выше, вырваться к звёздной россыпи, но сил не хватало. Крыши угрожающе нависали над ним, прицеливаясь множеством шпилей. Ржавый петух с флигеля облезшего дома клюнул в щиколотку, когда Антон пролетал мимо. Воздух стал гуще, киселём втекая в легкие, ещё немного – и он рухнет оземь. Кто-то схватил за руку и с силой потянул вверх. Анна Петровна! Бахрома чёрной шали развевалась на ветру.
– Тётушка…
– Тише, Тоша, береги силы, сейчас начнётся.
«Что?» – хотел крикнуть Антон, но крик так и не вырвался наружу – его затянуло в центрифугу.
Мизинец, колено, лоб, правое веко, локоть, ухо – всё это теперь существовало автономно, и всё двигалось по своей собственной орбите. Калейдоскоп из цветных бликов сливался в многочисленные круги. Он чувствовал дурноту, с трудом смежил веки – стало легче. Остановилось все так же внезапно, как и началось. Кислицин понял, что лежит на чем-то твёрдом. С опаской открыл глаза, огляделся: абсолютно ровная поверхность неясного серого цвета, сумеречное пространство без горизонта.
