Юрий расплатился с Николой, добавил гребцам за труды и вдовам погибших.
— Не обессудь, коли чего. Выручил, что и говорить.
— Так и вы подсобили, в одиночку с ушкуями нешто бы справились?
Кормчий с достоинством поклонился. Пути их расходились. Бывает так, встретишь раз достойного человека и припоминаешь его всю жизнь. Корабел и кметь будут вспоминать друг друга.
Вои уверенно брели по узким улочкам — свое княжество, своя земля. Они не раз бывали здесь, кто-то даже приветствовал знакомых. Дружинный двор, отстроенный по приказу ростовского князя, дружелюбно распахнул ворота.
— В тепле ночевать будем, — довольно потирал руки Прокопий.
Юрий пошел осматривать теремные клети, остальные кинулись распрягать измученных дальней дорогой лошадей.
Дуня, зайдя со всеми, постояла у высокого забора и потихонечку стала пробираться обратно к воротам.
— Ну, храни вас Господь. Спасибо за все, — торопливо поклонилась она старому дружиннику. — Пойду я.
Ей хотелось побыстрее удрать, чтобы не прощаться с Юрием.
— Эй, куда это ты, Евдокия Яковлевна?! — окликнул ее Горыня.
— Так пойду я. Довезли, спасибо. Дальше уж я сама.
— Куда сама?
— Ну, монастырь искать. Чай, люди подскажут, а у вас и своих забот полно.
— Георгий Андреич! — заорал Твердятич, перекрывая ей выход.
Дуне показалось, что она воровка, пойманная на месте преступления. Юрий спешно вылетел из сеней.
— Уходить собралась, — указал Горыня на раздосадованную Евдокию.
Чернявый, нахмурившись, скрестил руки на груди. Глаза встретились. Вот и не виновата Дуняша ни в чем, а даже наоборот, но отчего-то щеки вспыхнули румянцем стыда, очи потупились. «А чего ей стыдиться?»
— Пойду я, — попыталась обойти она Твердятича.
— Сам я пойду — разузнаю, — холодно сказал Юрий. — Здесь сиди.
— Может вклад сразу возьмешь? — засуетилась Евдокия, отвязывая от пояса калиту.
— В хоромы иди греться, там печь есть, уж топят, — чернявый вышел за ворота.
— Пойдем, Евдокия Яковлевна, — ласково позвал ее Прокопий.
Они пошли темными теремными переходами.
— Скажи, дяденька Прокоп, а если блудница дитя нагуляет и к монастырю за раскаяньем придет, ее прогонят? — заикаясь спросила Дуняша.
— Если с искренним раскаяньем, то не должны. Выгонят, значит, опять в блуд ее толкнут, душу губить. Примут.
— А дите?
— Какое дите?
— Ну то, что нагуляла, — совсем уж робко прошептала Дуняша.
— Благонравным родителям отдадут на воспитание. А чего ты спрашиваешь? — подозрительно повернулся к ней дед.
— Да так, просто. А монастырь здесь добрый?
