Горел ушкуй. Двух других не было. По стругу, сшибая воев, метался Юрий, он что-то истошно кричал. «Что он кричит? Не слышу». «Где… Где?!» — долетел до нее первый звук. «Вон она! Вон!» С искаженным лицом чернявый бросился в ее сторону. «Ой, сейчас за кобылу бранить станет, что не сберегла».
— Дунюшка! Дунюшка! Ты цела! — Юрий обрушился на нее лавиной. — Родная, любимая моя, ладушка! Коза моя! — он целовал ее — щеки, нос, губы, потом опять душил в объятьях.
— Я Дуньку не сберегла, и повой попортили, — виновато прошептала Евдокия.
— Ничего не болит? Идти можешь? Коза моя, сказал же — прячься. Когда меня слушаться станешь? Дуня, как я испугался. Сказали, тебя копьем пробило. Да как я без тебя? — он опять принялся ее целовать, обнимая ладонями щеки.
— Георгий Андреич, белены объелся? — Дуня попыталась вырваться. — На нас же смотрят.
Юрий сконфуженно отстранился. Все взгляды были обращены на них: кислый Еремы, обомлевший Вячко, довольный Ждана, веселый Прокопия и… растерянный Горыни. Он стоял, поддерживая левой рукой сломанную правую, и хлопал своими длинными, как у девки, ресницами.
— Ну, чего уставились? Испугался за Евдокию. Прости, Евдокия Яковлевна, за вольность, — Юрий поклонился, отходя от Дуни.
Вячко стал медленно стягивать заляпанную кровью свиту.
— На, твоя теперь, — протянул он скомканный сверток Ждану.
— Не надо. Себе оставь, — широким жестом вернул здоровяк. — Жалую. Меня Евдокия Яковлевна новой одарила.
— Эх, а мне кто ж теперь сапоги отдаст? Мои до Ростова не дотерпят.
— С ушкуйника сними. Ему без надобности.
Евдокия подошла к дядьке Прокопию:
— А мы сдюжили?
— Сдюжили с Божьей помощью. Тимошку Гурьева жаль, и Жирослав отошел, гребцов много порубили. Царствие им небесное.
«Что же братец не предупредил? Али это другие?»
К Евдокии подошел, густо краснея, Твердятич. Он протянул ей дырявый повой:
— Вот, сулицу вынул. Я тебе, Яковлевна, в Угличе новый справлю.
— Не надо, — улыбнулась Дуня, — я залатаю так, что и невидно будет.
— Ты б сразу сказала, кто твой любый, я б поперек дружка и не лез бы.
— О чем ты? — строго посмотрела на него Евдокия. — Показалось тебе, так?
— Так. Я тебе теперь жизнью обязан.
— И это тебе привиделось.
— В крестные отцы позовите, коли не побрезгуете.
— Позовем… позову. Помни, что обещал мне.
— Зря ты молчишь. Он рад будет.
Дуня ничего не ответила.
Ветер разорвал докучливый дым, синяя волжская вода звала плыть дальше.
