— Как Твердятича с Еремкой смогла отвадить?
— Я их и не приваживала, — хитро улыбнулась Евдокия.
— Давно бы так разогнала, а то всё меня мучила. Погладь, не бойся.
Дуня начала бережно водить по шелковой гриве. Кобыла настороженно замерла.
— Гляди, понравилось, как лада моя привечает. Пусть хоть тебя приласкает, я-то давно у Дуняшки в небрежении, а тоже хочу под ручку кудри подставить.
— Так уж и давно?
Дуне вспомнилось, как страстно они любили друг друга в ту страшную торопецкую ночь, когда суровый князь убрался со двора. Как исцеляли они друг друга горячими поцелуями, как сплетались диким узором рук и ног, как была она с любимым единым целым. Пережитый страх убил стыд, смущение, хотелось любить, забыв хоть на краткий миг обо всем на свете. От нахлынувших воспоминаний бросило в жар. Юрий догадался, одарив ее кошачьей улыбкой раскосых глаз.
— А как кобылу твою кличут? — поспешила Евдокия развеять смущение.
Но теперь отчего-то смутился Юрко.
— Да так, зовут и зовут, — промямлил он, глядя на носы своих сапог.
— Да имя же у нее есть какое? — допытывалась девушка.
— Есть.
— Так какое?
— Дунькой ее кличут.
— Что?! — Евдокия поперхнулась.
— Назвал в честь девчушки, что меня спасла. Гривой на косы твои похожа, — Юрий продолжал взглядом буравить сафьян.
— Хорошо, что не козу али свинью, — разозлилась Дуня. — Жениться обещал, как вырасту, а сам…
— Пойду я, а то вон мне уж с носа машут, — чернявый развернулся уходить, — ежели чего стрясется, промеж коней прячься и топор при себе держи.
— Это ты мне али кобыле своей говоришь? — ехидно бросила ему в спину Евдокия.
— Обеим, — Юрий дал деру.
«Вот дитятко мое, каков твой батюшка. Гусь!»
А вокруг нарастал шум, суета. «Изгон! Изгон![65]» — слышалось отовсюду. Дуняша беспокойно оглянулась по сторонам. Ростовские вои спешно натягивали броню. Гребцы, побросав весла, обрядились в стеганные кожухи, из-под лавок достали тяжелые топоры. С соседнего струга корабелы подавали какие-то тревожные знаки. Где же враг? Сердце тревожно заколотилось. С десного берега на перерез стругам летели три легких ушкуя — небольших узких гребных судна, каждый по двадцать гребцов.
Юрий с обнаженным мечом в руках стоял на носу рядом с Николой. Они оживленно переговаривались.
— Якорь кидайте! И тем скажите! — заорал кормчий гребцам, чтобы передали на другой струг. — Вы на ходу биться непривычные, вам стоя сподручней будет, — обратился он к ростовскому кметю.
— Нам бы на берегу еще сподручней было.
