— Как же ты теперь? — виновато пробубнил парень. — В обитель пузатую не примут, а коли и примут, так дите в чужие руки придётся отдать.
— Не знаю, я об том еще не думала, — неприятный холодок прошелся по шее.
— Выходи за меня. Я дите приму, и попрекать не стану.
— Не станешь? — усмехнулась Дуня.
— Да разозлился я. Ты меня и на вытянутую руку не подпускаешь, а кого-то… Да уж я все понял. Видишь, винюсь пред тобой.
— Не пойду я за тебя, и не за кого. В монастырь меня Георгий Андреич пристроит. А дите, как родится, я отцу отошлю, он мне обещал, что чадо свое примет.
— Куда отошлешь? В Полоцк? Война большая грядет, видишь, уж сейчас трудно пробираться. Все к сечи готовятся.
— То моя забота. Ты только Георгию не говори, — Дуня быстро пошла к стругам.
— Не бойся, он милостив. Это он только с виду суров, — Горыня сконфуженно плелся за Евдокией.
— Не говори.
— Ладно, не скажу. И виться вкруг тебя больше не стану, у меня тоже гордость есть. Нет, значит, нет, — пробурчал он.
«Вот и ладно». Так Дуняша отвадила обоих ухажеров. «Может зря? Ведь не только ты, и дитё страдать станет, в ублюдках ходить сладко ли?» — нашептывал внутри злой голос, пока усталый струг нес ее все ближе и ближе на встречу к Ярославлю. «Нет. А ладушку нашу и Юрашик воспитает, лишь бы боярышня эта змеюкой не оказалась, да дитятко моё не обижала». А голос опять напирал: «Зачем же злой мачехе отдавать, ежели и сама вырастить сможешь, да и ещё от любимого прижить? Соглашайся на полюбовницу, ведь не раз уж друг дружку тешили». Соблазн был велик. И ненаглядное дитя и любый могли быть рядом, стоило лишь захотеть. «А помру, выйдут ко мне по белу облачку родители, бабушка да скажут: „Растили мы детей добрых, а вырастили татя-душегуба и блудницу. За какие грехи нас Бог наказывает, коли мы и в раю от стыда сгораем?“ Нельзя мне в сладкий грех впадать, все равно, что на могилки плюнуть. И так теперь за погостом ухаживать некому, бурьяном на следующий год порастет. Коли решила, так на своем стоять нужно. Да он и не зовет больше».
— Евдокия Яковлевна! — громко окликнул ее Юрий, Дуня вздрогнула. — Иди сюда, подсоби. Все равно без дела сидишь.
Евдокия подбежала к загону для лошадей.
— Видишь, кобыла моя разволновалась, — громко заговорил чернявый, чтобы все слышали, — ты вот здесь постой, погладь ее, слова какие ласковые на ушко пошепчи. Только смотри под копыта не подставляйся. Ближе подойди, покажу как.
Кобыла беспокойно металась по загону. Юрий обнял ее за шею и тихо зашептал:
