, и их докармливать, все самой тянуть придется. А у меня забот не будешь знать, коли на палати с собой укладывать станешь, — при этом парень сильно зарделся.
— Еремей, уж не знаю как тебя по батюшке, я в монастырь плыву послушницей. Нешто ты не знаешь? — мягко, стараясь не обидеть, пропела Дуня.
— Так, то ж от нужды, а если муж будет…
— Ищи себе девку-лебедушку. Отказ тебе от меня, — пальцы опять заскользили по сукну. Дуня вышивала петушков и курочек по вороту.
— Горыня милее. Конечно, куда мне до него, — обиженно протянул Еремка.
— Да не нужен мне твой Горыня. Спать иди, — отмахнулась Евдокия.
По утру ее опять мутило. Дуня отошла в чащу, поаукать под ноги тетушкам елям. Когда она разогнулась, умывая из крынки лицо, за спиной стоял Твердятич.
— Так ты брюхата? — усмехнулся он.
— С чего ты взял? — обомлела Дуняша, мысли запрыгали в голове: «Вот я — дура. Ведь не пришло то, что должно было, а я и ухом не веду».
— Мне ли не знать, коли я женат был, уж давно приметил.
«Он давно приметил, а я про то и не подумала».
— Значит, муж помер, а семя успел посеять? — допытывался Горыня, стараясь заглянуть ей в глаза.
— Успел, — залилась краской Дуня.
— Стало быть, отец дитя — покойник? — недобро улыбнулся Твердятич.
— Стало быть, — тихо произнесла Евдокия.
— Дурное это дело — живого в могилу укладывать.
Теперь кровь отошла от щек, девушка стала белой как мел.
— А Георгий Андреич знает, что тебя родня на шею ему посадила, чтобы грех прелюбодейский скрыть? — Горыня упер руку в еловый ствол, перекрывая Евдокии дорогу.
— Не говори ему, пожалуйста! — взмолилась Дуня.
— А с виду праведница да недотрога, — парень подошел угрожающе близко, — может и меня приласкаешь? Чай, не убудет, — голубые глаза недобро блестели, в них сквозило разочарование и злость.
Евдокия отступила на шаг. «Что делать? Звать на помощь? Юрий ему шею свернет, опять смерть на меня ляжет».
— Уйди по-хорошему, — предупредила она.
— А по-плохому то как? — хохотнул Горыня.
Дуня сорвала с пояса рукодельный ножичек и приставила к своему горлу, туда, где под тонкой кожей пульсировала горячим потоком кровь.
— С ума сошла! — переменился в лице Твердятич. — Убери!
— Нет! Прочь уйди! Да, я люблю его, да, дитя от него прижила! Да, можешь считать меня блудницей, то твое право. Да я умру за него, и мне не стыдно, слышишь, не стыдно!
— Прости, — Горыня отступил. — Убирай нож, вот те крест, что не трону, бес попутал.
Евдокия спрятала ножичек, она тяжело дышала, прислонившись спиной к шершавой коре.
