— Ты уж прости, дочка, мягче не получается, — извинился Прокопий, когда колесо в очередной раз подпрыгнуло, переехав через вымытый дождем корень.
— Ничего, — улыбнулась Евдокия, потирая ушибленный локоть.
— А откуда твой батюшка нашего Юрку знал? — как бы между прочим поинтересовался дядька.
Дуня растерялась: «Что отвечать? Надо было заранее общую байку придумать», — она несколько раз жадно глотнула сырой воздух.
— Ну, мы его раненым в лесу нашли… давно уже… помогли, — попыталась она объяснить, как можно ближе к правде.
— А, так это когда Стоянова дружина в Полоцкой земле сгинула, — старый вой перекрестился, — вон, оказывается, кто кметя нашего выручил. Теперь понятно.
Дуня облегченно выдохнула.
— Вот уж спасибо батюшке твоему покойному, царствие ему небесное, — дядька опять осенил себя распятием, — единственный ведь сынок у родителей был, род на нем прервется, коли сгинет. Я ведь с его дедом в малой дружине у великого Всеволода в воях простых ходил. Да и дед его в княжьи терема не хаживал, это они сейчас взлетели, — Прокопий подмигнул, указывая на горделиво ехавшего впереди Юрия.
Евдокии и очень хотелось, и одновременно совсем уж не хотелось слушать о родне чернявого, она сама не могла понять.
— Дмитр — дед его к нам с епископом Николаем гречином[53] прибыл, в охране был. Послал во Владимирскую землю епископа этого из Киева сам митрополит, поезжай, мол, по воле моей паству окормлять.
— Да ведь всегда так было, — пожала плечами Дуня.
— А князь наш светлый Всеволод гречина этого не принял, мол, своего хочу епископа, и давай его выпроваживать.
— Гордец ваш князь, — нахмурилась Евдокия.
— Так князьям то положено, — невозмутимо продолжил дед, — в общем, не сошлись они. Митрополит Никифор воевать с князем Владимирским не стал, рукой махнул, гречина того в Полоцк к вам в епископы отправил, вот. А дед Юрки-то нашего с ним ехать не захотел, стал проситься к князю в малую дружину. Сам вдовый и сынок лет двенадцати при нем уж в отроках[54] ходил, смешной такой — раскосенький да чернявенький. Воевода добро дал, вот они у нас и осели. Понравилось Дмитру житье наше.
Дядька Прокопий придержал лошадь, объезжая яму.
— А Андрей уж больно шустрый был, — дед понизил голос, наклоняясь к Евдокии, — попортил дочь кметя княжьего. Ой, что тут началось, чуть парня не прибили. Мы его у себя в клети четыре седмицы прятали. А потом родня прознала, что девка брюхата, куда деваться, так и повенчали. Вот она Марфа Юрку нашего и родила. Ну, а тесть нешто зятя не пристроит? Стал Андрейка в гриднях боярских ходить, а по смерти тестя на место его и в княжью дружину старшую попал. Так вот. А уж этот, — Прокопий махнул на Юрия, — весь в отца, вылитый. Зажал девку Куничеву за конюшней, потискал, она и давай братцев умасливать, мол, за Юрку Половчанина желаю. А боярынька хороша, кровь с молоком. Вернемся живы, повенчаются, с боярами ростовскими породнится. Да княгине благочестием услугу какую оказал, князь небось отблагодарит. Пронырливы эти волынские, не то что мы, «лыченицы суздальские», коли не сгинут, быть им боярами.
