Последние слова Евдокия слушала как в тумане, она так вцепилась в лавку, что костяшки пальцев побелели. «Так вот оно как было на самом деле! А я-то, дура, верила — пьян был, случайно, и не хотел — подловили, а выходит, он за дочкой боярской охотился, как кот за мышью. А я так — дорогу скрасить!»
Дуня зябко завернулась в шерстяной платок.
— Замерзла? — улыбнулся Прокопий. — Кожух мой вон позади лежит, накинь.
Девушка молча потянулась за кожухом, ее бил озноб. До этого соперница представлялась ей: страшной, тощей, косой, хромой, горбатой. И виделось, что бояре снизошли до чернявого кметя, так как не могли пристроить дурную девку за ровню, но теперь все предстало в ином свете. Как ей Дуняше, потерявшей дом, родных, нищей, одинокой вдове, уже согрешившей, тягаться с красавицей боярышней — девкой нетронутой, свежей, молодой, богатой, наконец? Ну, и что, что ее братья — душегубы, желающие смерти будущему зятю. Чернявый выкрутится, ужом он умеет извиваться. Змей! Дуня с ненавистью посмотрела в спину Юрию. И он вдруг сразу же повернулся и, едва заметно подмигнув, первый раз за столько дней приветливо улыбнулся. «Змей и гусь!» — вздернув нос, отвернулась Евдокия. «Так гад я или птичка Божия? Ты уж реши», — почудились ей насмешливые слова. «И бусы твои носить не стану. Как расставаться будем, через Горыню передам». Она сняла голубую нитку и, не глядя, засунула в кошель к серебру. «Ей небось тоже подарочки носил».
— И тебе замуж надо, — прервал ее размышления дед.
— Не хочу, — сквозь зубы процедила Дуняша.
— Вон внучек мой Еремка, — не слушая ее, продолжил Прокопий, указывая на совсем молоденького курносого воя, с большими глазами теленка, — сохнет по тебе, так сюда и зыркает, не на меня же старого он любуется.
— Так он же дите совсем, — не сдержала улыбки Дуня.
— А тебе старый на что, зубы об него обломать? — оскалился дед. — Воспитаешь из юнца мужа какого захочешь, он тебя как мамку слушаться станет.
— Не хочу я в мамки, — невесело улыбнулась Евдокия.
— Не хочешь в мамки, Горыню бери. Тоже вкруг тебя увивается, скоро в слюне захлебнется, — крякнул Прокопий.
— Вот уж этого точно не надобно, — замахала рукой Дуняша.
— А что ж так? — удивленно поднял брови дед. — Лицом пригожий, что красная девка, нрава доброго.
— Да он же за бабами волочится, — выдала Дуняша.
— За какими бабами? Кто тебе такую нелепицу наплел? — дед вдруг нахмурился. — Пошутить с девками, подмигнуть — это он горазд, да и все. Грех распутный за ним не водился.
