— Уж решила я все, других невест пусть ищут, — холодно ответила Евдокия.
— Ну, дорогой еще передумаешь, — напирал рыжий, — время-то будет приглядеться…
— Завтра выезжаем. Соберите, что нужно, — перебил его Юрий, — Прокопий, проводи Евдокию к хозяйке в горницу, пусть передохнет перед дорогой.
«Не так уж все и худо прошло, — выдохнула Дуняша. — Бить-то воев зачем? Здоров кулаками махать».
— Затем, что пример от них дурной. Не накажу, так всю дружину на шутки непристойные подбивать станут. А мне того не надобно, — бросил ей в след Юрий, и это Дуню уже не удивило.
— Это верно, — поддакнул дядька Прокопий.
Хозяйкой оказалась шустрая сухонькая старушечка. Узнав, что Евдокия вдовица да идет в послушницы, и с ходу оценив ее скромность и застенчивость, бабка сразу прониклась симпатией к юной гостье, засуетилась: нагрела воды помыться, вынула из печи и поставила на стол рассыпчатую кашу, сама застелила широкую лежанку. Такой заботы Дуняша не чувствовала со смерти Лукерьи, стало как-то спокойней, теплее. Бабка с искренним любопытством пожилого человека расспрашивала о житье-бытье в Корче, о покойных родственниках, муже. Дуня многое утаила, соврав, что муж был хоть и старым, но добрым, заботливым, оставил ей средства на пропитание, и теперь она скорбит и желает уйти из мира. Вначале сказывать небылицы наивной старушечке было совестно, Евдокия с трудом подбирала слова, но потом расслабилась, и лож плавной волной потекла по горнице. А зачем сказывать правду, переживать все еще раз, да и помалкивать об многом следует? «Юрия осуждала, а сама вру да не морщусь».
— А как же ты к гостям ростовским прибилась? Ты ведь с этим…, — бабка замялась, подбирая слова, — с подгорелым пришла. Он не поганый?
— Нет, — при упоминании о чернявом щеки вспыхнули сами собой, — это… братец мой дво… троюродный, у него бабка — половчанка. Он мне место в ростовской обители приглядел, устроиться обещал помочь.
— А-а-а, — протянула старушка, — ну Бог вам в помощь. Ой, у тебя глаза уж слипаются, а я все с расспросами. Иди ложись.
Первый раз за столько дней Дуня оказалась под уютным одеялом. Едва положив голову на подушку, она погрузилась в глубокий сон, и снились ей: жаркие луговые травы, высокое голубое небо, карие очи и ее «подгорелая» любовь.
Сквозь утреннюю дрему Дуня услышала приглушенный шепот.
— Это для гостьи орешки в меду, передай, пусть побалуется, — мужской голос, но не Юрия.
— От кого сказать подарочек? — сладко пропела бабка.
