— Только Горыня знает, что я за поясом ходил, остальные думают, что в Спасо-Евфросиньевскую обитель от княгини вклады за здоровье деток носил. Не проговорись, — предупредил чернявый.
— И не спросят — отчего один да пеший? — басня показалась Дуняше слабоватой.
— Из благочестия пешим пошел, по наказу светлой княгини.
«А говорит, мол, не вру никогда, да только это и делает! Да еще святым монастырем прикрывается».
Дружинников вместе с Горыней было пятнадцать: молодые, веселые и говорливые. Только один, которого вои именовали дядькой Прокопием, был неопределенного возраста, уже сед и сутул, хотя и довольно крепок. Он первым низко поклонился Евдокии, пока остальные, кто с открытыми ртами, кто с усмешками, рассматривали незнакомку. Дуня, сильно смущаясь, откланялась ему в ответ.
— Это Евдокия Яковлевна, вдова новопреставленного, — громко выкрикнул Юрий и потом продолжил более тихо, — с нами идет в Ростовскую землю, определяться в монастырь послушницей. Отцу ее покойному — дьяку церковному Якову Ивановичу я многим обязан, на моем попечении вдовица ся смиренная. Кто обидит али хоть посмотрит без почтения — шею сверну, — Юрий обвел притихших воев тяжелым взглядом.
«Отец у меня Яков Степанович, — вздохнула про себя Дуняша, — ну, да ладно, лишь бы помогло». Орава вооруженных мужей ее пугала. Но опасения оказались напрасны, вои, перестав скалиться, один за другим с серьезными лицами поспешили откланяться Евдокии. Было видно, что чернявого они побаиваются. И только Горыня и еще один рыжеволосый дородный вой перемигивались, сверля Дуню оценивающими взглядами. Им Юрий, видно, был не указ.
Рыжий муж лет двадцати пяти — тридцати был облачен в очень тесную свиту, ткань так натянулась на широких боках, что казалось еще чуть-чуть и разойдется по швам. Вой, подтягивая пояс и нахлобучивая на редкие свалявшиеся огненные пряди клобук, изрек в воздух:
— Чего ж в монастырь, коли у нас вон парни холостые ходят, сейчас быстрехонько женишка сыщем. Верно? Горыня, ты как, под венец опять не хочешь? — подмигнул он дружку.
— Погожу, а то уже все зубы грозились пересчитать. А без зубов кто ж жевать станет? — хихикнул Твердятич.
— Так жена нешто не пожует? — резвился рыжий.
Горыня склонился к уху здоровяка и что-то зашептал, оба захохотали.
Юрий, побагровев от злости, одним прыжком подскочил к шутникам, в воздухе сверкнул кулак, и еще взмах. Через мгновение Горыня потирал ушибленную челюсть, рыжий — лоб.
— Да что я такого сказал? Я ж со всем почтением, — опять подмигнул Дуняше здоровяк, утихомирить его не мог даже тяжелый кулак. — Я — Ждан, — представился он Евдокии. — А об женишке подумай, негоже такой ладной бабе в монастыре вековать, — сказал он уже спокойно и без насмешки.
