Повисла тишина, мужчина раздумывал.
— Ну, от меня, скажешь, что ж тут такого, — Дуня узнала, наконец, голос Горыни.
— Понравилась? Молодуха добрая, у меня на то глаз наметанный, бери, не раздумывая, — кинулась советовать старушка.
— Я бы взял, да не пойдет? — хмыкнул Горыня.
— Да чего ж не пойти за такого-то орла, нешто лучше сыщет?
— Ладно, пойду я, уж кличут, — скрипнула дверь, стало тихо.
«Только этого ухажера мне не хватало, — разозлилась Евдокия. — Никто мне не нужен, пусть пропадом все пропадут!» Она раздраженно встала, повязывая повой.
— Проснулась, голубушка, — проворковала бабка, — а тебе вот Горыня Твердятич гостинец спозаранку принес. Не упусти, такой-то жених, любая девка бы от счастья прыгала.
— Вот к девкам пусть и идет, — Дуня равнодушно отодвинула дареную крыночку.
— Зря, — замахала бабка головой, — такой бойкий, гривны сами к рукам липнут, всегда сыта будешь. Наши тут обозлились на него, что всю торговлю им портит, решили проучить. Подкараулили его одного без охраны, впятером напали, так он им так-то всыпал всем пятерым, что еле ноги унесли. Вот те и гость ростовский. Да за ним, что за дубом могучим.
«А мой то хвастун и с одним охотником справиться не мог», — вздохнула про себя Евдокия и тут же поругала себя за «моего». Никакой он не ее, боярыни ростовской он. А у самой Дуняши никого нет, да и не нужно.
— Я в монастырь хочу, — тихо сказала она.
— Так-то по мужу убиваешься? Отболит, — сочувственно покачала головой старушка, — не спеши, голубка.
Евдокии стало невыносимо стыдно за то, что приходится обманывать эту славную женщину, она уже готова была во всем сознаться, но в дверь заглянул молоденький безусый вой, сильно краснея и заикаясь, он с трудом выдавил из себя:
— Георгий Андреич в-велел… сказывал… велел… Выезжаем уже.
— Ох, — всплеснула руками старушка, — а пироги еще не готовы.
— Не надо пирогов, спасибо за все, — улыбнулась Дуняша, — а как тебя бабушка величать, я тебе за здравие службу закажу?
— Лукерьей во Христе, — махнула головой бабка.
Дуняша обняла старушку и разрыдалась.
Дружина покидала Витебск. Весь нераспроданный товар Юрий велел отдать Лукерье, та удивленно и радостно охала, без конца крестя отъезжающих, особенно Дуняшу. Евдокию посадили на козлы огромной телеги рядом с дядькой Прокопием. За спину им накидали мешки с едой и кормом для лошадей. Старик бережно правил смирным конем по витебским улицам, сзади, притороченный к борту, бежал второй жеребец на смену. Вои гарцевали впереди телеги на резвых коняжках, Евдокия видела, как ловко едет верхом Юрий. Степная кровь не водица, чернявый словно сросся со своей соловой кобылицей, он ласково поглаживал золотистую гриву, что-то нашептывая в навостренные уши животному. А ведь совсем недавно Юрко так же нежно играл с Дуняшиными волосами, так же шептал в женское ушко ласковые слова. Евдокия ощутила глупую ревность. «Если я ревную к кобыле, что будет, если он так при мне девку какую огладит?» И думать об этом не хотелось.
