— То я так, с испугу наговорила.
— А я еще подумал: идет вдова, смиренная, в монастырь за упокой души супружника своего молиться, с чего бы ему осерчать? Наоборот, подталкивать должен, мол, иди — отмаливай грехи мои.
— Сам сказал — спать, а все болтаешь, — попыталась Дуня остановить насмешки.
— Да любопытно же, какие там мысли у вдовицы смиренной, что аж покойнички из могил выскакивают. А Дунь? Спишь? Ну, ладно, спи. Ты мне тоже нравишься, аж зубы сводит.
Дуняшу обнимал сон.
Дуняша проснулась, когда золотистые пряди солнышка уже выглядывали из-за леса. В тяжелых каплях, свисающих с кончиков травинок, играли озорные блики. Было неприветливо сыро, безветренно и очень тихо.
Евдокия оглянулась, Юрко рядом не было. Она тревожно выскочила из пещерки, завертела головой — никого! Сердце упало, голова закружилась: «Он меня бросил! Решил, что я умом тронулась, раз покойники мерещатся, и ушел. Эти, что гонятся, ведь говорили, что я ему обуза». Девушка растерянно смотрела на гладь пруда. «Только не реветь! Слезами не поможешь. И что теперь? Назад? Ну, уж нет». Дуня проверила калиту, серебро на месте. «Не реветь! Выберусь из болота, дойду до Витебска. Прознаю, может там монастырь есть, а если нет, прибьюсь с кем-нибудь до Смоленска. Только не реветь! Не реветь!» Девушка опустилась на мокрую траву и судорожно зарыдала.
— Эй, добрая хозяйка, чего расселась?! Я думал, ты уж костер развела, — из камышей вылез чернявый, весело размахивая тощей уткой.
Дуня быстро вытерла слезы. «Мог бы и сказать, что на ловы пошел», — проворчала она себе, чувствуя одновременно и раздражение, и безбрежную радость. Стыдливо отворачивая от Юрия заплаканное лицо, Евдокия начала вытаскивать из кущи ветки подстилки, на которых они ночью спали. Всё остальное, что могло послужить пищей для огня, было безнадежно мокрым.
— Теперь я сам, — отстранил ее чернявый, — утицу потроши. Воды много налило, где мы вчера шли, уж не пройти. Нам, вроде бы, то на руку, да как теперь самим выбраться?
— Вон сосны. Сосна песок любит, там просохнет быстро, — Дуня привычным движением ощипывала перья.
— Хорошо, значит, проскочим, — подмигнул через плечо Юрко.
Утро сразу стало ласковым и светлым.
Вскоре утка уже весело шкварчала на деревянном вертеле, дразня животы приятным ароматом. Евдокия из бересты свернула небольшой туесок, подставила под капающий с тушки жир.
— Ишь ты, — крякнул чернявый.
— Чего добру пропадать, — смущенно улыбнулась «добрая хозяйка», — похлебку потом на нем сварю.
