Ростовский боярин Георгий Андреевич раздобрел, округлился щеками, стараниями супружницы обзавелся солидным животиком, но был еще крепок, ловок, а раскосые глаза блестели все тем же озорным огоньком.
— Ну, и чего наши бабские разговоры подслушиваешь? — улыбнулась Евдокия. — Шел бы спать.
— Студено без тебя, греть иди.
— Да как идти? Она голос мой слушает да тихонечко лежит, а как замолкаю, так реветь начинает.
— Варьке прикажи, пусть понянчит.
— У нее и вовсе не заснет. Посиди со мной, — Дуня перебралась к мужу на колени, — я ее сейчас убаюкаю, гляди, она уже зевает. Спи, Параскевушка, спи.
Дочь улыбнулась, словно ей предлагали поиграть.
— Ну, что ты с ней будешь делать? А говорят, рать в Востока идет, — помолчав, добавила Дуня, — булгар на Волге пожгли. Люди дурное болтают. Что ж будет-то, Юрашик? — она плотнее прижалась к широкой груди мужа.
— Что будет, то и будет. К чему заранее гадать? — неопределенно махнул Юрий.
— И до нас дойдут? — Дуня беспокойно глянула на дочь.
— Чего ты вдруг всполошилась, мало ли чего на торгу болтают? Бог дает, живи пока, детей вон расти.
— Да так, отчего-то сегодня князя Константина вспомнила да княгиню его, царствие им небесное. Сгорели две свечечки, — Евдокия перекрестилась. — Не смогла она без него на этом свете жить, он помер, и она как травинка увяла.
— Из-за Липицы он заморил себя, совестливый был, не смог пережить, что столько людей православных в землю загнал. Хороший князь, да так вот случилось, — голос Юрия стал сухим.
— А князь Василько на матушку Марию похож, такой же веселый, добрый. К пирам да ловам только уж больно охоч, и наш старшой, дурной, за князем хвостом ходит. В молитвах не хотят прибывать, а все бы им озорничать, бедовым, — вздохнула Евдокия.
— Пусть княже порезвится, век его короток, блаженным стать успеет.
— Да ты чуешь чего? Ведаешь что дальше будет? — Дуня замерла в объятьях мужа, голубые глаза привычно встретились с карими. — Это ты ведун половецкий, и без кушака того треклятого, людей насквозь видишь, точно грамотицу читаешь.
— Скажешь тоже — ведун, — хмыкнул Юрий. — Был бы ведуном, — он склонился к самому уху жены, — сразу бы приметил, что ты мне тогда под Полоцком не тот пояс подсунула, да лопух в очах твоих девичьих утонул, так и не углядел.
Дуня охнула и попыталась вскочить с мужских колен, но крепкие руки усадили ее на место.
— Вот ведь, коза какая, два десятка лет вместе прожили, детей шестерых нарожали, я у князя милость заслужил, боярыней ее сделал, в Корчу эту болотную подарки родне ее недостойной отсылал, могилки наказывал прибрать, все для нее делал, а она, дочь дьяка церковного, так ведь и не призналась, — Юрий сурово сдвинул брови, но глаза смеялись. — Это ж как?
