— Немножко устали, но сходили неплохо. Собрали оленей, привезли турсуки, муку, седла, пальму, винтовку…
— Оленей сколько?
— Тридцать четыре. Одного дорогой заколол: хромал сильно. Мясо не бросил. Оленей нашли по пути на Гондогли. Паслись тут, на краю Дюлюшминского хребта. Они шли на вашу с Пэтэмой лыжню. Криво же вы ходили с Пэтэмой.
Бали грызло короедом желание спросить о брошенном чуме, но не поворачивался во рту язык, и Бали не задавал больше вопросов. Говорить о чуме — только сдирать с сердца свежую коросту. Да и чего нового о нем может сказать Рауль? О чуме Бали знает все сам. Недаром же ссутулились его плечи и согнулась шея под тяжелой головой.
Рауль же говорил обо всем, но о чуме молчал. Он просто не осмелился войти в него.
Закончив рассказ, Рауль вытряс из волос оленью шерсть и перевил их туго в косу. Пэтэма стерла со щек едкие, как пот, слезы.
На вершине чума солнце свило огненное гнездо…
Под Раулем с хрустом оседал снег. Зарывались в сыпучий пух лыжи. Шерстистыми мордочками бойко выныривали камысные носки. Под острой пальмой слетали на пути сучья, тонкие деревца. Быстро тянулась вперед кочевая тропа.
Рауль вел аргиш на свежие промысловые места. По следу ехала верхом Этэя со связкой вьючных оленей. За ней ехала в седле шустрая Пэтэма, за Пэтэмой качался на сильном олене Бали. Дальше вела свой маленький аргиш Дулькумо, за которой вслед, мелькая зеленью суконных штанов, гнал весь порожняк Сауд. Топко не было видно. Он еле передвигал лыжи и далеко отстал.
Топко надоело таскать свое тяжелое тело. Он ходит пешком с тех пор, как под ним не стали дюжить спины лучших быков. Он шел и жалел о том, что олень — не сохатый, а снег — не крепкий лед.
Аргиш остановился. Сгрудился порожняк. Сауд видел, как Пэтэма перекинула ногу через шею оленя и легко спрыгнула с седла.
— Тут станем чумищем, — сказал Рауль, бросив оленя.
И началась работа. Женщины отаптывали снег под жилище, развьючивали оленей и пускали их на копаницу.
Вечер грязнил восток. На стойбище пришел Топко.
— Вот и я! — прокряхтел он.
— Не опоздал, — засмеялся Рауль.
— В самый раз, — сказал вспотевший Топко. — Чум топится, баба на месте. Дулькумо-о! Стели постелю. Я, однако, устал.
Рауля давно забавляла вялость Топко. Раньше о ней он только слышал, теперь за две зимы совместных пере-кочевок достаточно сам насмотрелся на чудака. Топко вял, ленив, но он хорошо умеет делать берестяные лодки и лучше всех играет на кэнгипхэвуне
