— Ты знаешь, кто он?
— Да нет… впрочем… мне называли имя — он нездешний. И вроде мы с ними не в родстве. Я уже забыла, как его зовут. Но если ищешь постановки — вот тебе сцена. Можешь его разыграть, я разрешаю.
— Это всегда забавно, шутить над влюбленными. Но не жестоко ли, Делия?
— Поучительно. Нечего зариться на высокий виноград, как та лисица.
— Я смотрю, ты читала Эзопа…
— Нет, у нас в городке все так говорили. А что, Эзопа[13]
уже переложили на латинский?
— Боюсь, что нет, — вздыхает он, — но могу найти тебе грамматика и ритора, который наставит тебя в греческом.
— Мне пока хватает, — отмахивается она, — а когда ваше представление?
— Завтра вечером. И лучшие места, как водится — твои. Сколько вас будет?
— Всколькером? — она не стесняется не только корявого греческого, но и такой же простоватой латыни, — не знаю еще. Разве мальчишку с собой позвать? О, вот отличная мысль. Заодно и позабавимся! На это он, думаю, согласится. И заодно позлю этих…
Она не уточняет, каких именно ухажеров стремится наказать и за что именно.
— Позови, — ему уже забавно.
— Вот ты и позовешь. Он возле дверей ошивается, сказали мне служанки. Передай ему от меня привет. А впрочем, нет, без приветов. Скажи, если его там застанешь, что хотела бы познакомиться со столь юным… ну там кем-нибудь, ты сообразишь. Но только смотри не спугни. И никаких пока Купидонов, просто приятный день в театре, не более.
— А как я его опознаю?
— По блеску в глазах. Вы, театральные, сходу ловите такие штуки, разве нет?
— Пожалуй, ты права, — рассмеялся он, — позову. Кстати, и пора мне — готовимся к представлению…
— Заходи, — она без тени кокетства подставляет ему щеку для поцелуя, зная, что кто-кто, а ее верный дружочек точно обойдется без Купидонов. Это не в правилах их дружбы.
— Непременно! — и он выскальзывает наружу, под серый северный дождь.
Как отвратительно долго тянутся местные зимы — по три месяца! То ли дело на Востоке, мудром и теплом, где он бывал прежде… Но что поделать, что поделать, от таких денег, как в Аквилее, ему будет трудно отказаться. Да ведь жизнь и в непогоду скрашивают мелкие открытия — например, вот этот паренек, что с деланным безразличием прохаживается неподалеку от дверей Делии: вылитый персонаж новоаттической комедии, неудачливый любовник…
Впрочем, в те годы комедии Менандра еще не называют новыми и аттическими.
Когда с Феликсом заговорил этот человек — из тех, кого не выделишь в толпе, но встретив, уже не забудешь, — его обдало жаркой волной. Неужели его привязанность, его страсть — недолжная, если верить Константу, страсть! — настолько заметна окружающим, что уже незнакомцы к нему подходят? Тем паче, незнакомцы, вышедшие из ее дверей… И чего было в этом стыде больше — страха Божьего или опаски людской молвы? Правильный ли то был стыд?
