Обладатель землянки подметил неудобное положение гостя и решил его добить превосходством ПоДиВо над ГУЖиДе.
– Письменность удлинила память человечеству, понимаешь, удлинила и обогатила память на отдалённые века, но – всему человечеству. Человечеству, понимаешь? – вдохновился Никола-Нидвора. – Но и укоротила. У человека укоротила память. У человека. Письменность обеднила в каждом человеке личную память. Усёк? Человечеству – удлинила, человеку – укоротила. Незачем стало что-то держать в голове, поскольку удобнее хранить всё на книжных полках…
«Или во всеобщем хранилище, считываемом ладонеглядкой», – Ятин мысленно поправил рассказчика, не поддаваясь на дальнейшую униженность.
– …Письменность устранила человека и от ближнего своего. И устное слово человека сделала не доверительным. Даже в друзья люди стали брать книги. И доверяться стали им. Грамотность оказалась превыше всех добродетелей. Язык быстро исказился почти до полной неузнаваемости. И память вместе с ним тоже полностью исказилась. Стала запоминать письменные залежи. Смешно, а? Записывать в память то, что и без неё давно записано в доступные всем книги. Да многократно, да во всех частях света. И оказалось, что настоящей памяти, памяти на голос и слух, вроде бы и не надо. Представляешь? Памяти живого слова – не требуется. Вот ведь до чего дожили при письменности.
Ятин снова заметил про себя некоторые неточности Лесного человека. Например, друзья. Не в книгах они, а в ладонеглядках. Ну, да ладно. Рассуждать о пагубности записанного слова ему не хотелось, и он переключился на прежнюю канву разговора.
– Так ты всего Гомера наизусть знаешь? Омира. И в подлиннике? – вопросил гость из ГУЖиДЕ с любопытством и одновременно с лёгкой насмешкой, чтобы удержать себя с ним на равных.
– Нет. Отдельные места. Когда ты начал читать отрывок по-русски, я вспомнил и продолжил петь на подлиннике. Это место я хорошо знаю, оно торжественное. И другое, где Одиссей обдурил Полифема. Оно смешное. И третье. Хе-хе. И, так сказать, краткое изложение помню. Много кого из писателей знаю по краткому изложению. А вот Пушкина, того да, почти всего. Особенно Лермонтова.
– Что же ты, дружок? Эка прокололся. Всяко перепирал письменность, а именно её и наизусть выучил.
– Нет. Устно. У нас всё устно. Надо было наладить дела, привести, так сказать, слово человеческое в истинное служение. Были, Бог дал, в своё время добрые люди, они и привели. Письменность привели в устность. И знаешь, златоуст именно без письменности златоуст. Так что не грусти.
