Катарина выжидающе замолчала, предоставляя мне развить мысль. Я ее понял, и меня прошиб холодный пот.
— А теперь, когда ее предали подруги, сказавшие при всех, что отказываются от мести…
По спине замаршеровали миллионы мурашек. Кажется, я даже побледнел.
— Ее охраняют, не переживай, — усмехнулась Катарина, прочтя мои мысли и немного разрядив атмосферу. — У нее ничего не получится. А лично мне кажется, что тебе на днях светит увольнительная — так будет проще. Но что будет потом…
Она озадаченно покачала головой.
— Меня даже радует, что я ухожу. Нет, честно, малыш, я рада. Где-то в глубине сознания. Сейчас ты проецируешь их «помощь» и на меня, как человека, сидящего в их лодке. А теперь я буду там, не с ними, и перед тобой останусь кристально чистой. Но мне не легче, поверь. — Она посмотрела на меня с такой теплотой и нежностью… Я даже закашлялся.
— Все, Хуан, иди. Мне надо собираться, и лучше это сделать без тебя. Я не знаю, что будет, информацией не владею — со мной последнее время никто не делился. Потому больше ничем не могу помочь. Иди. Ещё увидимся.
— Да, увидимся… — прошептал я и на ватных ногах побрел куда глаза глядят.
Глаза глядели в собственную оранжерею. Требовалось обдумать очень много вещёй, и фон у них всех был безрадостный.
Перед самым обедом меня вызвала Мишель, прервав цепочку моих мысленных построений о том, что делать дальше и за что хвататься.
— Хуан, жду в кабинете, срочно.
Голос взволнованный, и это слабо сказано. Я рассоединился и побрел к ее кабинету, чувствуя, что это не просто так. Лавина событий, которую я не учел, уже начала сход, более того почти достигла финишной точки. Но находясь в своем мирке, я благополучно проморгал саму возможность ее существования. Три дня. После памятного разговора с хранителями прошло три дня. Они собирались дважды — первый раз с моим участием, второй, в расширенном составе, на следующий день в обед, уже без меня. То есть, после окончательного принятия решения и до сего момента прошло двое суток. Двое суток тоски и боли от предательства, помноженные на отчаяние, которым веяло от Катарины, собирающейся уйти из корпуса, своего родного дома, на веки вечные. Mierda!
Действительно, что-то случилось. Мишель лаконично указала на место напротив себя сбоку, я сел. Лицо ее было бледным даже несмотря на оттенок кожи.
— Смотри.
Дала в руки завихренную в планшетку капсулу. Опустив глаза я вздрогнул — там была изображена Рыба… Идущая позади моей матери. Мать шла из супермаркета в соседнем квартале, где мы впервые познакомились с Маркизой, с сумками в руках, а Алессандра неспешно, словно прогуливалась, кралась за ней. Я провел рукой по управляющему контуру, перелистывая изображение. Так и есть, моя мать у подъезда. Рыба — в нескольких десятках метрах от него, делает вид, что идет мимо. Затем ещё несколько снимков. На одном из них мама с доньей Татьяной, своей лучшей подругой, куда-то идут вместе, Рыба же вдали, совершенно незаметная, сливающаяся с толпой.
