Тот только хмыкнул:
– А надо?
– Да-да, конечно, вам это совсем ни к чему, – он вытянул губы трубочкой и почмокал, чем удивил майора ещё больше своим «курбетом». – Да, к сожалению, он таковым не стал… Но учитель прекрасный, к детям относится с любовью, какая только может быть присуща настоящему педагогу. Семьянином был прекрасным… Говорю: «был», потому что теперь одинок, жена умерла, дети разъехались, а… если и есть отношения с женщинами, то я стараюсь не встревать, если это не подрывает авторитета учителя, понимаете? – Калошин кивнул.
– Хорошо, характеристика его мне вполне понятна. Теперь расскажите, не заметили ли вы каких-нибудь изменений в поведении Дениса Ивановича в последнее время? Ничто вас не насторожило?
– Насторожило? Да! Но не в последнее время, а… так, это было в прошлом году…
– Когда исчез мальчик? – спросил Калошин.
– Н-нет… Но незадолго до этого, да, где-то в сентябре… А Лёня пропал в октябре. Итак, как-то вечером я зашел к нему в лабораторию, когда уже никого там не было. Арбенин читал какую-то книгу, нет, даже не читал, а лихорадочно листал. Меня он не заметил, а когда я его окликнул, испугался, будто делал что-то запрещенное. Я тогда почему-то подумал, что у него появилась литература… ммм… фривольного, так сказать, содержания. Понимаете? Что же иначе могло быть? Книгу он, как школьник, спрятал за спину, вернее, пытался спрятать, но я решил его не смущать, распрощался и ушел.
– Но вы все-таки успели заметить, что это была за книга? – настороженно спросил Калошин.
– Обложка серая, невзрачная, надпись черными буквами. Что-то из химии. Но ведь в ней могли просто лежать неприличные фотографии. На этом я и остановился. – Васильков в очередной раз заглянул в лицо майора: – Это как-то помогло вам?
– Пока не знаю. Что-то ещё можете рассказать?
– Ну, когда пропал мальчик, он совсем расклеился. Мы его утешали, как могли. Ведь никто его в исчезновении Лёни не упрекал, не обвинял, но он упорно винил себя, дескать, мальчик ушел из его кабинета. Это совсем не имело никакого значения, ведь так? – Васильков протяжно вздохнул. – Потом он вдруг увлекся какой-то идеей, стал опять много работать, оставался в лаборатории, химичил… Через какое-то время – вновь меланхолия, страдальческий взгляд. Я по-мужски старался его как-то растормошить, но всё было тщетно… Однажды опять увидел его в каком-то застывшем состоянии, причем он сидел на корточках. Странно… Мне кажется, что исчезновение мальчика явилось отправной точкой его психического, нет, не расстройства, а-а… сдвига, что ли… – Никита Сергеевич вдруг хлопнул себя по колену: – Послушайте, а не могло это вызвать у него приступ, который в свою очередь, спровоцировал его на самоубийство?
