[Не] Святой Себастьян | страница 39

»! «Я умру, и никто не вспомнит меня, моих импровизаций, моего голоса, может, я стану капокомико, и тогда через сотни лет кто-нибудь обнаружит мои пьесы и попробует их сыграть, но никто не вспомнит моего лица… И я умру. Но, если меня напишут, то я наверняка стану бессмертным,» – думал я, и увы, я даже не подозревал тогда, как я был прав, точнее, как я влип.

У Никколо и его друзей была студия, просторная мансарда с большими окнами со ставнями, и эти окна можно было открывать во все стороны, заливая мастерскую светом с разных сторон. Они работали там по очереди, чтобы не мешать друг другу, а иногда ставили натюрморты и рисовали все втроем, соревнуясь в своем мастерстве. Майским утром мы пришли на чердак. Он хотел написать меня в образе святого Себастьяна и предупредил заранее, что придется раздеться и стоять, привязанным к деревянной колонне в течение нескольких часов. Я легко согласился, но, когда я вошел в мастерскую, мне вдруг стало не по себе. Он предложил вина, и даже принес кубок, но я выпил полбутылки залпом из горла. Я смотрел на свой «позорный столб» и не мог оторвать взгляд. Я был, как в тумане. Никколо без особых церемоний сам переодел меня в традиционный парадный костюм Себастьяна – белую тряпку. Разумеется, мой мозг с этого заклинило окончательно, и он напрочь отказался от моторных и мыслительных функций. Никколо, вероятно, тоже удивился такому повороту событий, но, раз уж согласие было дано, отступать не стал. Так что, он привязал мои руки и ноги к колонне, а потом начал вертеть мой торс и голову, словно я был куклой, впрочем, я действительно мало чем от куклы отличался, разве что температурой тела. Единственное преимущество заключалось в том, что я действительно не двигался самостоятельно, как это делают натурщики, когда устают от статичных поз. Но Никколо был раздражен и недоволен. Видимо, окончательно потеряв терпение, он вдруг больно ударил меня по щеке. Я посмотрел на него ничего не понимающим, видимо, молящим взглядом, и на глаза навернулись слезы, а он радостно закричал: «Да! Стой так!» И побежал к мольберту сделать первый угольный эскиз. Потом он подошел ближе, чтобы, видимо, крупным планом отдельно проработать лицо. От пощечины мое сознание вернулось, и тогда я почувствовал, что такое стоять на месте и не двигаться. Эта пытка продолжалась, кажется, несколько часов, и в итоге я был совсем измучен. В какой-то момент я позволил себе попросить пить. Он пошел к столу, взял кубок и налил вина. Потом подошел ко мне и медленно выпил его, стоя передо мной и смотря мне в глаза. «Запомни, что ты сейчас чувствуешь,» – сказал он, допив, и улыбнулся. «Ты прекрасен,» – добавил он и снова налил вина в кубок. На этот раз я был вынужден пить из его рук, поскольку все еще был связан. Это были смешанные чувства: боль, страх, унижение, благодарность и что-то еще, я не знал что, пока внезапно не ощутил его губ на своих. И в тот момент, если бы атомная бомба уже была изобретена, я бы решил, что это именно она разорвалась у меня в голове.