[Не] Святой Себастьян | страница 38

Помню, в первую нашу встречу я все никак не мог смириться с этой его проклятой розой и в итоге спросил: «А пристойно ли юноше принимать розу от мужчины?» А он ухмыльнулся: «А кто знает, что эту розу я подарил тебе? Может, мы с тобой пристойно идем сейчас к прекрасным дамам, и роза – это твое оружие против целомудрия?» Я рассмеялся. Но это было действительно оружие. Только его оружие.

Итак, я стал все чаще замечать его шляпу в толпе. Иногда под конец спектакля шляпа исчезала. И тогда мое настроение портилось: «Ему не понравилось, как я сыграл. Что же я сделал не так?» – думал я и не спал всю ночь. А порой, выходя по утру из своей лачуги, я встречал какого-нибудь немытого мальчишку со свертком: «синьору N просили передать». Как же, синьору. В свертке был кусок сыра или какие-нибудь сладости. Разумеется, шпионы не посылают записок, но я был парнем проницательным и голодным, а потому такие подарки чрезвычайно радовали мое сердце, точнее, желудок, что, впрочем, для многих людей одно и то же. Вина он не посылал. Вино он доставлял собственноручно, видимо, чтобы проникнуться духом Рима и выпить его прямо из горла с оборванцем, вроде меня, восседая на какой-нибудь рухнувшей античной колонне или лежа в траве.

Я не осознавал, что происходило со мной. Я многое знал о любви, точнее, думал, что знал, ведь я играл Влюбленного, но я никогда не любил. Моя партнерша-Влюбленная никак меня не волновала. Она была лишь на несколько месяцев старше меня, и была мне почти сестрой. Вокруг было много детей, потом подростков, но со мной, видимо, было что-то не так. Я сочинял сценарии и витал в облаках, а когда внезапно обнаруживал себя с какой-нибудь девицей наедине, начинал плести наивную чушь и поскорее уводил ее куда-нибудь поближе к людям. Девушки пугали меня. На сцене пожалуйста, сколько угодно, а за пределами сцены я не понимал, что нужно делать, и главное зачем. Зачем ломать комедию, если нет зрителей? Короче, мозг мой работал как-то неправильно. Конечно, у меня были всякого рода фантазии, но девушек в них не присутствовало. Эти фантазии сводились, скорее, не к визуальным, но физическим ощущениям. А еще я был нарциссом. И имел на то полное право.

С Никколо было хорошо. Мы вместе мечтали, философствовали и никаких комедий не ломали. Он познакомил меня со своими друзьями-художниками, с которыми снимал дом. Порой мы все вместе выпивали. Мне нравились их картины, хотя тогда в живописи я не особо разбирался. Просто мне, как итальянцу, нравились краски и все цветное. А однажды Никколо сказал: «Я хочу тебя написать». О, как я ждал этих слов! Это не какое-нибудь тривиальное «я тебя люблю», которое я слышал и произносил по несколько раз на дню без всякой аморальной пользы, это же «