Недалеко в траве нашлась любимая Димкина сумка. В ней до сих пор лежала давно уже остывшая булка.
«Не донёс…» – подумал я, закрыв лицо дрожащими руками, а Димку в это время уже грузили в труповозку. Как сквозь пелену, до меня доносились обрывки фраз тех мужиков.
– …схватил где-то дозу…
– …слишком много для ребёнка…
– …несколько часов…
Я сидел на холодной земле и глядел вслед уезжающей машине, что увозила моего единственного настоящего друга. Единственного, кто хоть немного, но вносил краски в эту серую жизнь. И даже когда грузовичок, вильнув колёсами, скрылся за поворотом, я так и смотрел пустым взглядом в ту сторону. Смотрел и думал, что же я теперь скажу Марте…
В этот вечер в диспетчерскую я не явился. Лишь опустошил заначку и, затарившись водкой, закрылся у себя дома, и пил, очень много пил.
Я изо всех сил пытался заглушить боль спиртом, но она только накатывала с новой силой. А перед глазами стоял Димка. Живой, улыбчивый, как и раньше. Снова что-то рассказывал, а я слушал и обливался слезами. И всё корил себя за то, что с самого начала не запретил ему приходить на этот проклятый завод. Ведь если бы он не навещал меня, может, и не облучился бы…
– Прости меня… Димка… – говорил я мальчишке, а тот ещё больше улыбался.
Уснул я лишь под утро, когда организм, не выдержав такого количества алкоголя, отключился.
Сознание возвращались невыносимо медленно. Сперва накатила сильная головная боль, будто кто-то всю ночь молотил кувалдой по черепной коробке. Пробуждение волной прошло по всему телу, сопровождаемое ломотой в конечностях. Болело почему-то всё, и я сильно пожалел, что вообще проснулся.
Вырубился я прямо сидя за столом, лицом в столешницу, в окружении кучи пустых бутылок и окурков. Горло невыносимо жгло, и я, решив отложить все размышления на потом, отправился на поиски воды.
Вместе с прохладной затхлой водой, льющейся в глотку, в голове начали проноситься воспоминания о вчерашнем дне. Перед глазами снова встала ужасная картина припаркованной у обочины труповозки и навсегда застывшее в мертвенном умиротворении лицо Димы под чёрным полиэтиленом. Снова накатила хмарь, а в горле встал горький ком, но я быстро взял себя в руки. Все слёзы, которые были в этом, как выразился Борланд, куске мяса, пролились вчера, и на смену отчаянию пришло осознание действительности. Смерть Димки здорово ударила по мозгам, и хоть было больно, они встали на место. Теперь уже не было сомнений: самое время паковать шмотки. Я не хотел задерживаться в этом поганом городе ни минуты. Всю жизнь из меня, падла, выкачал.
