Внимание вдруг привлекла выехавшая с одной из улиц труповозка. В этой части сектора спецбригада появлялась редко, однако в последнее время что-то зачастила. Мне стало вдруг интересно, кому так не посчастливилось в этот раз, поэтому я двинулся следом. От утренних мыслей, казалось не осталось и следа, и чья-то смерть, как и раньше, перестала меня заботить.
Грузовичок остановился совсем недалеко: метрах в пятидесяти за углом. Дальше по дороге располагался КПП и восточная часть жилого сектора, где располагался дом Марты, и я решил во что бы то ни стало заглянуть сейчас к ней на огонёк. Обещал ведь Димке вчера, да и теперь было по пути.
Из машины уже вышли три человека в защитных костюмах и теперь упаковывали в мешок тело. Толпы в этот раз не было: только в паре метров поодаль стоял какой-то худощавый старичок, по видимому, и доложивший о трупе.
– Что случилось? – спросил я у него, когда подошёл.
– А вот… Я, понимаешь, зарплату-то получил, иду себе к проходной, уже с тропинки почти сошёл, а тут жмур! Я быстрее к телефону побежал, вон там вот, знаешь…
– Ясно-ясно. А кто помер-то? – спросил я, бочком, чтобы не мешать что-то пишущим служивым, подходя к мешку. Со стороны тела не было видно, а в груди загорелся интерес. Авось опять с нашего завода?
– Да парнишка какой-то, хрен его знает… – крикнул мне вслед старичок, когда я уже подошёл к трупу.
Я где стоял, там и сел. Ноги подкосились без сил, уперевшись коленями в землю. Из чёрного мешка на меня смотрел Димка. Мёртвый Димка. В глазах потемнело, и я дрожа от страха, снова заглянул под полиэтилен, надеясь, что обознался. Но Димку я не мог спутать ни с кем. Губы посинели, улыбка пропала с некогда озорного лица, а лукавый взгляд опустел и безжизненно упёрся в серое, свинцовое небо. И лишь маленький огонёк даже сейчас виделся мне в глазах мальчишки. Огонёк молодого, ещё не прожжённого жизнью, не израненного хмарью города парня, что пока не расстался с надеждой, не закопал свои мечты. Но этот мир расправился с ним намного раньше, чем это должно было случиться, и от такой несправедливости я готов был взвыть.
Такой молодой! Он ведь не заслужил! Он ведь был добрее любого в этом городе!
Я забыл, как дышать. В горле встал горький ком, а из глаз, кажется, потекли слёзы. Я никогда в своей сознательной жизни не плакал, да и выжженные с годами едким дымом глаза не давали такой возможности, но сейчас каким-то образом по щекам проложили путь две влажные дорожки.
