А на улице уже сентябрь. Последние теплые дни. Погода не для попугаев. Совершенно.
«Пусть остается, – решил я. – Вдвоем веселее». Тем более что впереди за окнами из всех явлений природы только серые тучи и дождь.
Так и пошло. Как приду я домой, ко мне на плечо летит попугайчик с карниза или шкафа, трется головой о воротник. Трещит о чем-то. Болтает по-своему. Порхает к блюдцу, куда я сыплю ему корма, прежде чем иду убирать последствия птичьей жизнедеятельности.
То, что попугайские говяшки находились во всем пространстве комнаты, даже то, что любимым местом, чтоб посрать, у него была сушилка с мытой посудой, в сущности, ерунда. Жили душевно… Но уж очень ему нравилась рвать писчую бумагу. На меленькие кусочки. Куда бы я ее не спрятал, он ее вынимал и утилизировал. Не хуже офисных шредеров.
А времена были давние. Без компьютеров и ноутбуков. То есть компьютеры, конечно, были. Но только в университетских центрах. Про это у Вишневского хорошо прописано в его «Одиночестве в сети».
Так что все, что в голову приходило, сначала на бумаге излагалось, в виде конспектов, а уже потом переводилось в цифровой формат. Архаика, одним словом.
В то время я диссертацию сочинял, статьи для журналов толстых. То есть бумаги много требовалось. И так, чтоб всегда под рукой (на предмет возникновения умной мысли). Так что всю ее спрятать не удавалось. Как ни старайся. И как-то раз я домой поздно вернулся. Заработался, одним словом. Гляжу, мои сочинения по полу расстелены в виде снежинок в зимнюю ночь. Это попугайчик от скуки всю мою тогдашнюю работу на лоскуты пустил. Может быть она того и стоила.
Только решил я жизнь упорядочить. Хотя бы отчасти. В плане птиц. Решил обуздать попугайский вандализм в мое отсутствие. Пошел в ближайший зоомагазин, купил там клетку. Для волнистых попугайчиков. Специально. Так мне продавец объяснил.
Принес домой. Пристроил к шкафу. Попугай к приобретению отнесся равнодушно. Даже посидел на ней поначалу. Прутья погрыз.
Утром я встал. Умылся. Корма попугаю насыпал. А он, как ни в чем не бывало, сразу со шкафа ко мне на плечо. Сидел, насвистывал.
Тут я его в руки взял и в клетку засунул и дверцу закрыл.
Никогда не слышал, чтобы птица так кричала. Это был, то ли плачь, то ли вой. И пока я собирался, птица кидалась на прутья клетки, продолжая выкрикивать свое отчаяние.
«Ничего, – думал я, – надо проявить твердость. Устанет. Успокоится. Воды и корма хватает. А вечером опять выпушу. Пусть летает, где хочет. И даже в посуду гадит, если приспичило. Вымыть не трудно».
