Я желаю, чтобы все люди на земле вернули себе то, что было разбросано по камням веков. То, что стало пеной в вареве воспоминаний. Меня переполняют златые надежды — они крадутся на цыпочках мимо роя обычаев. Нависают, опасно накренившись, над любой привычкой. Проглотив глаза наших предков, мы увидим и примем все, что было подавленно и похоронено… и возможно, отыщем то, что осталось от этой земли после гнева иных миров. Сшив кровавой нитью острые углы и жесткую ткань в повседневный рабочий костюм, человек может найти это самостоятельно, ступив на путь откровений, о которых я собираюсь поведать. Никто из вас не решился на подобное безумие. Сначала позвольте мне рассказать об Иване Исааке, почти монархе одной далекой, раздираемой смутами империи.
Никто из вас не слышал этой истории — ваш милый Богатырь запретил говорить о ней. Вы не видели алого ручейка, что струился за Исааком. Он спускался по каждой лестнице в потоке крови. Его соотечественники бинтовали лица в знак солидарности. Помните ли вы двубортный пиджак с пуговицами из костей бывшего монарха? Он издал указ, согласно которому, женские платья присобирались на бедрах и у горла, этот упырь-консерватор!
Сегодня таких нарядов не носят. Никаких больше несоразмерностей. Что за стыд! Вы, господин мой! Фалды, пристегивающиеся к воротничку, это пошло! Будь моя талия змеиной, как можно предположить, глядя на сей кошмарный корсет, я бы обвился вокруг и задушил вас… и каждого, внимающего моей речи. Я обращаюсь к вам из печальной необходимости, и все же хочу выразить признательность драгоценному князю Аполлоновичу. Однажды он наградил меня, и подарок был заслуженным — высочайшее почтение за величайшую покорность. Несколько лет назад его расплавили и вшили в мой наряд, будто китовый ус.
Одним более веселым вечером я признался обществу, что прихожу в восторг при мысли о триумфе нашего народа над иными мирами. Но ничто не вдохновляло меня сильнее, чем полуночные любования дьявольскими тенями, дикими ордами, укрывшимися от взора дворца и вашей тьмы! Все из любопытства и жажды смятения.
Свет-Аполлонович, вы говорили, что примирились с подлецами, хотя бы ради их молчания и спокойствия. Господин мой, реальность не соответствует вашим словам! Вы запретили мое общество из соображений безопасности, только никакой опасности нет.
Могут сказать, что занятия — мои и моих соотечественников — учат других злу и коварству. Я же, напротив, уверен в себе, драгоценный Аполлонович — теперь, под вашим крылом, сильнее, чем когда-либо.
