Например, идёт дождь,
шумят берёзовые деревья,
подними влажные ресницы
и скажи:
«Это грустит великий француз Шарль Бодлер,
старший друг великого француза Артюра Рембо,
которых пишет на русском
Анатолий Жариков».
***
В русском трёхстишии
не обязательны японские скобки –
5-7-5.
В русском трёхстишии возможно и –
20-1-5.
В рифму.
***
Ах, Анна милая чудила,
писала, колдовала, верила.
А Гумилёв вскрывал, как вены,
серебряные мысли Нила.
Спешил трамваем сумасшедшим,
позвякивая на извивах,
срывался с реек в древних Фивах,
выныривал на лунной жести.
Пока, преследуя удачу,
колёса шли по Дарданеллам,
летела золотом гудящая,
свинцом похмельная летела…
В страну стихов, любви и страха,
распутных жён и верных женщин
клубком кроваво-жёлтой шерсти
катилась голова жирафа.
***
По дереву белкой,
мечом по княжеской вые,
Ярославны – все – выли
и в век из века
беременели
русыми воями,
ратаями, изгоями,
блаженными и поэтами
от начала лета Господня
до конца времени.
Через девять сроков
открывалось Слово.
1
Это – бич, и бродяга, и лох,
это – круче бродяги и лоха,
это – сваренный круто горох,
это – щёлканье после гороха.
Это – флейта и барабан,
это – град с барабана на грядку,
это – слёзы роняет баран,
как созвездие, – по порядку.
В мире тесно и духота,
челюсть месяца кривится болью,
мне, читатели, хохотать
бы, ан обсыпаны губы солью.
2
Я трясся, я зажигался и гас,
как будто пропал в зажигалке газ,
я тёк фруктовым при взгляде на вас,
как будто воду спускал в унитаз,
безукоризненное, как стон,
табачного цвета текло в унисон
признанье моё и мою антресоль
при виде ног ваших
тоже трясло.
3
Сто страниц прочитал Пастернаковой книги
и заснул на сто первой от шума метафор.
Мне приснились поэта нужда и вериги
и что я клеветник и пасквилей автор.
И с паучьими жалами серые мухи,
они ели поэтов и кровь их сосали,
собирались в союзы, вздымали руки
и кричали «Варавву!» из тёмного зала.
4
И через дорогу за тын перейти
Нельзя…
Борис Пастернак
Падаю на спину, в суть суеты
мурашиной и никого, кроме лета,
и свет со скоростью пустоты,
и жизнь со скоростью света,
и бесконечен открытый срам
в бездне цветущего храма,
и знается верно – умру вчера,
и кажется, что умер завтра,
мгновения катятся навсегда,
и торжествует тление,
и в каждой печёнке живая вода,
и в каждой почке – вселенная.
И время за солнцем уходит за тын,
и раньше утра петух
расскажет, что космос – наверное ты,
но космос печален и глух.
***
Пастернак один.
Но в каждом он растёт
по-каждому.
***
Луна, как первый блин,
снег падает, как башня Вавилона.
