В стороны света | страница 15
не красит веки,
в тиснёном доме,
в четвёртом томе,
в двадцатом веке.
Уроки эстетики
В а л е р и й К а т у л л:
Если ж о женщине, друг мой,
мысли давят виски и под ложечкой трепет, это – любовь.
Катулл. Слова
Слова любимой
на воде пишу, той, что
летит стремглав.
Гораций. Моё
Мне парки выткали селенье
под Римом, дом, жену, корову,
весёлое презренье к черни,
высокое влеченье к слову..
***
Есть повод, мой Овидий, говорить,
перенося слова в иную эру,
вся лирика есть одного размера
судеб связующая нить.
Года, столетия, холодный Рим.
Мы тот же путь, те ж мысли повторим.
Всё тот же селянин полоску нашу
весной взрыхлит и осенью распашет.
***
Герой Платоновского "Пира" Аристофан
рассказывал историю
о том, как возмутитель мира, хам,
человек наказан небом был, притом
был рассечён богами пополам.
С тех пор он миру чужд и
только кровь,
взрывая жилы, порождает чувство,
которое спасёт его, – любовь.
Как целое вернуть – искусство.
Луций Анней Сенека
В дне вчерашнем гораздо больше
смерти, чем в завтрашнем дне, о боже!
Микеланджело влюблённый
1
Идеалист, пока твой влажен взгляд,
пока глаза твои горят как свечи, –
и гений женщины божественен и вечен,
и губы только правду говорят.
2
Ты, мир познавшая так рано,
живёшь во мне, как в теле рана.
Я смерти жду, а не мужских побед,
не для венка пустая голова.
Я стар и сед,
а ты как боль жива.
3
Мошонка жидкая, седая борода.
А мысли грешны, как всегда.
4 Здесь и там
Там свет, здесь ночь,
там боги, здесь – тревоги,
невысказанность, суета
и пылью прокляты дороги;
и к звёздам ближе – там.
Свет больше видится во мгле,
но мрак обходит их чертоги.
Когда там пиршествуют боги,
спят человеки на земле.
5 Свет истины
Мы без тебя –
ком грязи,
нега лени,
короткая строка стихотворения.
Ты красотою вскрыл
слепых глаза.
Но, Боже, как
бессмертие сказать?
Пазолини. Строки завещания
Извергнув семя
в раскалённый песок пустыни,
ухожу.
Чезаре Павезе. Улисс
Троя разрушена, Спарты
честь восстановлена, греки
в мир окунались недолгий
и снова философов чтили,
грустно сидит у окна
старый герой, заржавели
шлем и копьё, даже сына
они не тревожат.
Это и к лучшему. Всё же
вырос царевич, уже
он со щенком не играет,
но и к женщинам он равнодушен,
может быть, если отец,
не пропустил ничего.
Что же так сильно болит
у старика под рубахой,
дёргает резко щёку,
выдубленную сирокко,
ноги, быстрые прежде,
наливает свинцом?
Тихая Пенелопа
дарит затылку улыбки,
милая, не замечает
отражения в медном тазу.
Знает он, где просчитался:
взглядом сверлящего море
родил слишком поздно.
Альфонсо Гатто. В окно