Айсола в эту ночь поехала в «Ориент» — самый изящный и веселый из ночных клубов. Ее сопровождал высокий и смуглый юноша, одетый с безукоризненной тщательностью.
Когда Айсола вошла в зал, внимание всех переключилось на нее. Она в самом деле была ослепительна: богатое алое платье, бледно-золотой тюрбан, подчеркивающий прекрасные черты ее лица, бриллиантовое колье, царственная грация движений…
Уже принесли десерт, когда она вдруг положила два пальца на край стола.
— Кто? — небрежно спросил ее собеседник, заметив сигнал тревоги.
— Тот, о котором я вам недавно говорила. Он сидит за столом в углу.
Смуглый юноша взглянул в ту сторону.
— И это тот самый знаменитый Гонзалес?! Можете не беспокоиться, Айсола. Я с ним…
— Это человек, сокрушающий гигантов, Эмилио, — перебила она. — Вы слышали о Саккориве, — разве не гигантом он был? А этот человек пристрелил его в партийной штаб-квартире на глазах у многочисленной охраны, да еще смог уйти невредимым!
— Он контрреволюционер?
— Нет, политикой он не интересуется. Просто товарищ Саккорива вел себя крайне неразумно в отношении женщин. Причиной трагедии послужила некая девица, которую он сперва соблазнил, а затем бросил… Он смотрит в нашу сторону. Я приглашу его…
Заметив ее кивок, Леон неторопливо поднялся с места и пробрался к ней сквозь толпу танцующих.
— Синьорита, вы никогда не простите меня! — в голосе его звучало неподдельное отчаяние. — Выходит, я и здесь подстерегаю вас! А между тем, меня толкнула на это ночное приключение невыразимая скука.
— Так разделите ее с нами! — сказала она с нежной улыбкой и, вспомнив о своем спутнике, представила:
— Это — Herr Halz из Лейпцига.
Глаза Леона сверкнули.
— Ваши друзья, видимо, меняют свою национальность так же часто, как и фамилии, — заметил он. — Мне запомнился Herr Halz из Лейпцига еще с тех пор, когда он был Эмилио Кассини из Турина!
Эмилио смутился. Айсоле тоже стало не по себе.
— Потанцуйте со мной, синьор Гонзалес! Надеюсь, вы не убьете меня…
Леон ответил лучезарной улыбкой.
Они некоторое время вальсировали молча и сосредоточенно, затем Леон нарушил молчание.
— При вашей молодости и красоте я бы наслаждался жизнью и не думал о политике.
— А я, при вашей мудрости и смелости, применила бы их для свержения тиранов! — голос ее дрожал.
Больше не было сказано ни слова.
Когда они уходили, Леон заметил в вестибюле камеристку Айсолы и двух мужчин, по-видимому, из ее личной охраны. Дождь лил как из ведра, а кареты Айсолы не было видно.
