За частоколом плотно стоявших голых берёз, между которыми навалило до полуметра пухляка, оказалась белая скатерть равнины с парой дорог. Во все стороны только и видно было, что волны сугробов с острыми кромками – ни пройти, ни проехать. Только вдалеке, почти у самого горизонта виднелась чёрная фигурка избушки. Примерно в ту сторону и вела одна из дорог.
Обернувшись, погони я не увидел. Видимо не позволяет состояние здоровья данных граждан карабкаться по крутым склонам оврагов. Можно было отдышаться, переложить вещички поудобнее и пойти ровным шагом. Жаль джинсы хорошие остались в той ночлежке. И чехол от гитары, да… Плохо без чехла. А тут где его достать?
Закрыл глаза и вижу картину: отбивается бедная собачонка, грызётся за тёплое место, уходить не хочет. А тут приходят те остальные, что за мной бежали. Злые приходят, как черти. И что тогда с ней будет? С собакой этой. Господи! Сердце сжалось. А назад нельзя – если там ещё граждане бэомэжэ, то точно меня убьют.
В итоге побрёл я дальше. Только иду, и с каждым шагом на сердце тяжелее становится. Пока дошёл до избушки – уже как будто целое кольцо бетонное тащу, аж ноги не идут. Кое-как доплёлся, зашёл во двор – забора там не было – и упал на завалинку. Сижу, дыхание перевожу. Глаза сами закрываются. Думать ни о чём не хочется.
Не знаю, сколько так просидел. Наконец, внутри послышались шаги. Со скрипом открылась дверь, хлопнув засовом по стенке, и наружу вышел глубокий старик в валенках, плотных брюках и телогрейке поверх заправленной в брюки шерстяной Бог знает какого века кофты.
– Ты кто такой? – спросил дед, разглядывая меня внимательно.
– Никто.
Я откашлялся и задрожал. Холодные руки, холодная кожа, всего себя хочется растереть, разогреть, прохлопать. Дед продолжал изучать меня с таким же интересом, как если бы смотрел на большую ворону.
– Вижу, что никто.
Мы ещё немного помолчали, вслушиваясь в шёпот ветра, гуляющего по бескрайнему снежному морю.
– Замёрз поди? – наконец, спросил старик. – Заходи, чаю налью.
Мы обстучали обувь как следует, и зашли внутрь. Опять темень. По носу ударила смесь запахов просушенного лука и ладана.
– Не споткнись. – Предупредил дед, но я всё равно зацепился о высокий порожек в следующем дверном проёме и слегка стукнулся головой о косяк. Дед ухмыльнулся, но ничего на это не сказал.
Внутри стояли стол и стул, аккуратная дровница у маленькой кирпичной печи, грубый самодельный сервант притулился у стены, а слева манила устеленная пуховыми одеялами железная кровать. Под потолком висел сладкий дым только что отгоревшей афонской смолы. В красном углу дед наколотил аж несколько полок, чтобы уместить все иконы и молитвословы. Вживую я таких никогда не видел. Тут были и «Спас Благое молчание» и «Богородица Огневидная». С нижней полки смотрел на меня проникновенным грустным взглядом Христофор-кинокефал. От его взгляда мне стало совсем скверно на душе; всё внутри сжалось, стянулось плотно.
