— Я, девонька, жизнью контуженная.
Альку знобит.
— Пойдём ко мне! — предлагает Лариса.
Воздух снаружи как будто застыл. Не шелохнутся и металлические махавки — флюгера на Анфисиной крыше — забава покойного Марка. Босые Алькины ноги пощипывает.
— Далеко ещё?
— Рядышком!
Лариса отпирает щеколду. Полуночницы пробираются в избу, где выводит носотрубные рулады Маринка-Хэппи.
— Давай в зал!
Поименованное на городской манер помещение представляет собой комнату в три окна. Посередине — круглый стол с плюшевой скатертью, чей цвет за долгую службу стал из лазоревого лиловым. Усадив гостью на старенькую оттоманку, Лариска уходит, а возвращается с носками.
— На-ка! Согрей ноги. А то застудишься. С Севером шутки плохи.
Алька натягивает носки:
— Тёплые…
— Баба Анфиса вязала… Из шерсти козы Марты. Вредню-ю-ющая!
— Ого, «Лунная ночь на Днепре!» — кивает гостья на репродукцию над старенькой оттоманкой.
— Подарок…
… Пока готовится чай, девушка решает порасспрашивать о могиле в лесу. Но тут на пороге появляется фигура в белой хламиде с вздыбленными волосами.
— Доця, а мы вот тут цаёвничаем!
— Я тоже хочу.
Никогда ещё горячий чай не доставлял Альке такое наслаждение, но, как говорят в Таракановке, в гостях хорошо есть и пить, а спать-дома.
— Мне пора.
— И то правда! — соглашается Лариса. — Соломка небойсь уж все жданки проела тебя ожидаючи!
— Гуд найт! — Статический заряд Маринкиных кудрей уменьшился, и голова уже не выглядит устрашающе.
Гостья бросает прощальный взгляд на куиндживский Днепр. Почему-то здесь он производит на неё большее впечатление, чем в Третьяковке.
Над рекой — алая кромка зари. Её приветствует птичий хор.
Шпингалеты в горенке предусмотрительно открыты. Перевалившись через подоконник, квартирантка крадется к своему ложу — натянутая металлическая сетка принимает её округлившийся задок с недовольным скрежетом. Алька сидит, уставившись перед собой, но боковое зрение сигналит: в горнице кто-то есть. Девушка оглядывается, потом опускается на коленки.
Под стулом этакой кошачьей Венерой возлежит Мурёнка. Но не одна. Рядом устроились… Один, два, три… Пять! Мамаша мечет настороженный взгляд.
Алька оглядывает присосавшиеся к Мурёнкиному животу комочки. Один такого же цвета, как диванчик в её московской спальне.
— Беж! — восхищённо шепчет девушка. — Назовём тебя Беж. Нет, лучше Бежар.
…Вернувшись в кровать, она вытягивает гудящие ноги. Даже нет сил снять носки из шерсти вредной козы Марты.
«Счастье — это страдание, которое устало». Так говорила мама. И той ночью Аля с ней соглашается.
