– Паша, что ж не предупредил? Я бы пирожков испекла.
– Сима, причём тут пирожки? Можно я перекантуюсь у вас несколько дней? Посплю рядом с мамой за занавеской.
– Зачем же за занавеской, я поставлю тебе раскладушку рядом с Рэмом. Тебе собрать поесть? И расскажи, что случилось.
– Да, собери, что можешь, не ел сутки. А расскажу, когда дети улягутся. Можно в ванную, ополоснуться? Полотенце дай.
– Так сейчас и улягутся. Неля, уложи Инночку ко мне, сама умойся из ведра над горшком и ложись. Рэм вернётся и ляжет к себе позже. Ванну можно будет через полчаса, по графику. Сегодня не наше дежурство по квартире, так что я свободна, пока постелю тебе. Выгляни, если туалет не занят, можешь воспользоваться и прихвати туда газеты. Я их уже обработала.
Все знали, что из газеты надо вырезать портреты руководителей государства, прежде чем использовать их по назначению. Ещё одной традицией в огромной квартире был парад ночных ваз по утрам. Жильцов на один унитаз приходилось более чем достаточно и наличие в комнатах этого важного предмета, а то и двух, говорило о практичности обитателей.
С тревогой выслушала Серафима рассказ о злоключениях бывшего мужа. Как ему позвонил друг из района и шёпотом рекомендовал быстренько уматывать туда, откуда приехал. Как Павел вынул из сейфа именной браунинг и деньги, лежащие "на всякий пожарный" случай, сбросил пиджак и галстук и надел телогрейку, в которой ездил по районам, кепку и сапоги и вышел чёрным ходом из здания обкома. Позвонил беременной Паше и велел не дёргаться и не паниковать, пока он через некоторое время не объявится. Если что, молодая жена оставалась не одна, а с матерью, ставшей третьим членом их семьи. Он сел в проходящий поезд, не в привычное купе, а в общий вагон и затерялся там среди умученных пассажиров. В Москве он надеялся найти своих друзей по Коминтерну и спрашивал Серафиму, не знает ли она, кто здесь, а кого уже и нету. Сима слушала и переживала. Не за себя, за него, любимого и проклятого.
Пока что здесь, в Москве, предъявить Павлу было нечего, и он безбоязненно прошёлся по своим старым связям. "Иных уж нет, а те далече", – вспомнил он классика. Но те, кто оставался на местах и знал его без малого двадцать лет, те, с кем прошла бедовая комсомольская юность, те, кому он верил, и кто должен был верить ему, не очень готовы были помогать. Только комсомольский вожак Серега Козырев пригласил его домой и выслушал. Потом накормил от пуза и предложил занять место освобождённого секретаря комсомольской организации на крупном электроламповом заводе. "Работа, конечно, не для секретаря обкома, но во-первых, здесь, во-вторых, никого не надо просить, сам решу. И квартиру выделим, перевози жену. Эх, Пашка, и зачем ты Симу отпустил? Вот надёжное плечо у тебя было…". Самого Серегу через год уберут, и с должности, и из Москвы. Спасибо не расстреляют! Павел же, пройдя в качестве политрука, а затем переводчика НКВД от Волги до Берлина, встретит его, поседевшего бойца штрафбата, в госпитале в районе Одера.
