А Павел с ужасом понимал, что попал в тяжёлую ситуацию. Он любил Серафиму, она устраивала его полностью, и как жена, и как товарищ, и как мать его детей. Павлина же с её неумелым, но горячим телом, с её жадностью к жизни, наоборот пугала. Их жаркие объятия в полевом вагончике или под крышей их с матерью дома заканчивались обычно одним вопросом: "Когда поженимся?"
– Я тебе не Симка, терпеть долго не буду. Я кандидат в депутаты Верховного Совета, пойду к первому и вылетишь из партии, понял?
– Паша, она ждёт ребёнка, я не могу сейчас, потерпи ещё немного.
– И не подумаю даже. Могу сама к ней сходить. Молодым везде у нас дорога. Попользовалась и будет. Пусть уезжает отсюда. Тоже мне домострой развели.
Пять классов, курсы трактористов и грядущее депутатство убедили Павлину, что она понимает в этой жизни более чем достаточно. Она использовала знакомые и незнакомые слова и термины с лёгкостью молотилки. А битва за любимого и станичные понятия о девичьей чести заставляли её требовать от Павла невозможного. Но угроза сработала. Учитывая внутреннюю политическую обстановку в стране, нельзя было допустить никаких прорех в моральном облике, и грозящий ему поход кандидата в депутаты Верховного Совета СССР в райком мог закончиться очень плачевно.
– Не надо, не ходи. Я сам.
Был светлый июньский день. Голубое небо, облака и звон, звон колоколов, которых не было во всей округе, но они почему-то все звонили и звонили. В ушах болело от этого звона, и облака мчались по голубому небу под этот звон. А на небо смотрела и смотрела, и не могла насмотреться Серафима. Жизнь кончена и надо улетать с этими облаками далеко-далеко, где не будет этого звона и этой боли. И зачем-то здесь обеспокоенное, опрокинутое лицо десятилетней Нельки, чуть в стороне. А где Рэмка? А, он в лагере, с ним все хорошо. Серафима лежала в степи, куда убежала подальше от добрых станичных глаз после разговора с мужем. Она кричала в голос, рыдала, а потом упала на тёплую землю, в еще не сгоревшую траву и затихла. Сколько часов или дней или веков она тут пролежала, прежде чем дочь нашла её. Она не могла понять одного, за что.... Она любила Павла до изнеможения, она верила ему так, как никому в жизни, как несуществующему теперь богу. Несуществующему… А у неё теперь несуществующий муж. Горе и отчаяние заполнили её душу. Она не знала, куда идти, как теперь жить. А дети? А ещё ребёнок, который родится осенью, что с ним? Как? Каак? И вдруг выболевшее место, занимаемое прежде любовью, стало заполняться чёрной злобой и ненавистью. И ненависть, как мотор, неожиданно наполнила её силой. Она встала на ноги, позвала вздрагивающую, испуганную дочь и почти спокойно сказала:
