– А ты знаешь, Семен, я тебе тоже расскажу один случай, – продолжил разговор Владимир Петрович, – я от тещи своей слыхал, – ну, они с тестем живут в хуторе Гремячем Рябовского сельсовета, это на границе с Ростовской областью, – 120 километров отсюда…
– Да, знаю – где-то за Родничками там …
– Во-во!.. – Так, вот, тесть – то мой в плену у немцев был с самого начала войны, – а теща там, в Гремячем, все время прожила, на полях в колхозе работала… Там, кстати, от Гремячего до Вешенской – 40 километров, – так в войну в хуторе, говорит, окна дребезжали от пушечных выстрелов, – на той же стороне Дона уже немцы да итальянцы стояли. Так, вот, слушай, – что там было – то, – и агроном поведал Семену историю, услышанную от тещи и подтвержденную другими жителями х. Гремячий.
В начале 1943 года через степной хутор Гремячий в сторону Вёшенской на фронт двигались крытые брезентом «Катюши», шли пешком подразделения личного состава, иногда даже пролетали самолеты.
После того, как немецкая 6-я армия капитулировала под Сталинградом, с февраля 1943г. со стороны Вёшек через Гремячий обратным курсом потянулись колонны военнопленных. Они шли морально угнетенные, измученные 40-километровым маршем через изрезанные балками заснеженные степи, и являли собой жалкое зрелище. Но им предстояла ещё более изнурительная 70-километровая прогулка: через х. Рябовский – на станцию Филоново.
Одна из таких колонн остановилась в Гремячем на короткий привал.
«Итальянцы!.. Итальянцы!..» – пронеслась новость среди хуторян, которые со смешанными чувствами вглядывались в закоченевшие лица уроженцев солнечного средиземноморья.
Среди пленных заметным болезненным состоянием выделялся один молодой солдат, – среднего роста, худой как жердь, с живыми темными глазами поверх огромного горбатого носа, чем-то смахивавший на цыгана; он сидел на снегу, как бы полулежа на коленках, оперевшись одной рукой на землю, и растерянно смотрел по сторонам. Он явно не мог идти дальше. Старший конвоя, – неопределенного возраста исхудавший старший лейтенант в белом затертом полушубке и потрепанной ушанке со звездой, с красным небритым лицом и перекинутой через плечо сумкой-планшетом, – спросил у собравшихся, в основном женщин и стариков, есть ли добровольцы взять этого доходягу к себе домой на излечение.
И что же? – чисто из человеческого христианского сострадания на это согласилась одинокая пожилая казачка Фекла.
Итальянец, не веря своему счастью, – откуда взялись силы, – как-то подполз к ней, и прилюдно стал целовать спасительнице ее огрубевшие от непосильного труда руки. Причем, продолжал это делать до тех пор, пока его не оттащили, едва не оторвав широченный воротник его потрёпанной шинели.
