– Ну, давай, – чтоб разговор лучше клеился. Чокнувшись, они выпили. – Ну, так, что ты там хотел рассказать, Семен? – закусывая пирожком с картошкой и толстым куском сала с прожилками, напомнил агроном.
– Да, «что-что»?.. – загубил я поневоле одну душу, – хоть и не нашу… – Михальчук, пошарив по карманам, достал папиросу. – Дай спичек…
Закурили. Минуту сидели молча.
– Ну, слушай!.. – сказал Семен, и, глядя под ноги, опираясь локтями на коленки, стал рассказывать свою историю.
В августе 1941г. в лагере на территории Германии, где содержались советские военнопленные, несколько десятков физически крепких узников построили в одну шеренгу. Немецкие землевладельцы разбирали их по своим владениям для использования в качестве дармовой рабочей силы.
– Du bist Kolchosbauer? – ткнул пальцем в Семена гитлеровский офицер.
– Колхозник, колхозник… – с готовностью закивал Михальчук, и, суетливо засунув пилотку в карман, показал свои трудовые ладони.
– Kommunist?.. – офицер, слегка наклонив голову на бок, пристально посмотрел Семену в глаза.
– Найн, найн, – ich bin беспартийный!!!.. – чуть ли не закричал Михальчук с ноткой ужаса в голосе, будто пациент сельской амбулатории, у которого напрасно подозревали холеру…
В усадьбе этого майора Семену вменили в обязанность ухаживать за коровами, лошадьми, птицей, а также выполнять по хозяйству другую повседневную работу; все это ему было привычно и знакомо. Переодели в обычную одежду, сносно кормили. «Надо же, – удивлялся Семен, – у ихних коров – тоже 2 рога, как и у наших; петухи так же бегают за курами, а те несут такие же белые яйца…»
Так, из огня да в полымя, Семен, бывший советский строитель коммунизма, – невольно стал добросовестно трудиться на благо германского империализма.
Майор каждый день куда-то уезжал, но к вечеру, как правило, возвращался. Семен считал его обычным тыловым приспособленцем, – из тех, которые любят потом рассказывать смазливым фройляйнам, как он на восточном фронте в танке горел, да через ствол вылазил.
С офицером жила его престарелая мать. Это была тощая, дряхлая и капризная, как все пенсионеры, старуха лет 90 от роду. Лишь только на крыльце, словно призрак, появлялся её горбатый абрис, все домочадцы с печатью ужаса на лице прятались кто куда, будто зеленые новобранцы – от ротного старшины – самодура. Даже сам майор, став по стойке «смирно», порой что-то выговаривал ей в корректной, но твердой форме – типа: «Идите, наслаждайтесь отдыхом, mutti !.. я сам во всём разберусь!..»
