Ему не хотелось идти морозной теменью за полтора километра к фельдшеру. Колька каким-то шестым чувством понимал, что это всего лишь некий пьяный каприз, – но в силу своего детского разума не мог распознать его природу. Кроме того, вся семья медика наверняка уже спала, надо будет стучаться, будить, объяснять, что маме после гулянки плохо… а младшая дочка фельдшера, рыжая улыбчивая Наташка, училась с ним, Колькой, в одном классе; завтра они встретятся на уроках, – и ему было очень стыдно…
– Нет, иди-иди!.. скорей!.. ты видишь, мама бредит, – она же умереть может!.. – чуть не плача уговаривал Владимир Петрович сына.
– А зачем ты ей тогда разрешаешь пить, – если она от этого умереть может?..
– Детки, всё!.. – это было в последний раз!.. – Владимир Петрович грешником на исповеди клятвенно скрестил руки на потной раскрасневшейся груди, и закатил полусонные глаза.
– А ты так говорил и в прошлый раз…
– Всё, детки, клянусь вам: больше ей – ни капли!.. Ну, давай, сынок, – быстрей, иди-иди!..
Колька знал, что это – лишь слова, и скоро все повторится.
Он нехотя оделся, и, сопровождаемый их рыжим коротконогим псом Шариком, послушно заскрипел валенками по снежному коленкору центральной улицы. Было морозно, безветренно, пустынно и тихо. Лишь кое-где в отдалении лениво брехали собаки. Ночь выдалась темной, потому как ущербная Луна опять надолго застряла в рогах упрямого Козерога, веками мечущегося между Стрельцом и Водолеем, – а тот выпускал ее на короткую небесную прогулку лишь поутру. За Селену отдувались звезды: не давая скучать путнику, они всей гурьбой весело подмигивали в студеном небе своими искрами, – а навстречу им из печных труб тесно стоящих домов проворный дым азартно сверлил ночную мглу длинными седыми буравчиками.
Минут через 20 Колька остановился у дома фельдшера. В окнах было темно – все спали. Сгорая от стыда, он поднялся на крыльцо и несмело стал стучать костяшкой пальца в синюю дощатую дверь, – боясь, что окно от стука может треснуть на морозе. Затем он спустился с крыльца на снег, и стал ждать, сунув руки в карманы и зачем – то пиная носком валенка мерзлую землю.
Вышел фельдшер, – без шапки, в трусах, в валенках на босу ногу, и в фуфайке на голое тело, которую в обхват крест – на – крест придерживал руками, – отчего, будучи и так высокого росту, он, стоя на крыльце, словно памятник на постаменте, – казался великаном.
– Здравствуйте, дядя Петя… – пряча глаза, с трудом выдавил из себя Колька. – Маме плохо… помогите…
