Что же до того, как именно Владимир Петрович дошел до своей хаты, – по оврагу напрямик через сады или же, что более вероятно, спустился на главную улицу от мельницы, – этого знать нельзя, ибо сам он об этом ничего не рассказывал, а кто-то другой, по всей видимости, свидетелем этому не был. Единственным его скупым дополнением к рассказу было про испуг, – что, как сначала подумал, – угодил в колодец…
Если же Владимир Петрович вечерами после работы был трезвым, он, расставив врозь свои массивные ноги, за круглым столом начинал читать газеты, кои выписывал в непостижимом множестве.
Испытывающие потребность общаться с отцом сыновья вертелись вокруг, норовя как бы невзначай привлечь его внимание.
Владимир Петрович, чтоб не крутились под ногами и не отвлекали от чтения прессы, равнодушно, словно отмахивался от назойливой мухи, – но, в то же время, будто давно ждал этого момента, – как терпеливо ждет свою случайную жертву развесивший паутину коварный паук, – бросал заранее заготовленную фразу тому, кто на его несчастье оказывался крайним: «А, ну, пойди – стань в угол!..»
Лишенный естественной подвижности ребенок в позе «замри» стоял с угрюмым видом, вперив свой взгляд в отключенную радиолу, и коротал время тем, что, нащупав углубление, исподтишка крутил пальцем в тканевую обшивку панели, одновременно освежая в своей памяти названия всех обозначенных на цветной стеклянной шкале для «ловли волн» городов: от Тираны до Улан-Батора.
Причем, из богатого собственного опыта дети знали, что освободиться из этого ненавистного цугундера им раньше часа никак не удастся. Лишь по истечении этого отрезка времени, казавшегося им вечностью, единственным для них спасением была намеренно подсказанная матерью на ухо заветная фраза: «Скажи: папа, пожалуйста, – я больше не буду…»
Отец отвечал не вдруг, но как бы после некоторого раздумья: а точно ли заслуживает снисхождения жестоко провинившийся отрок?.. – «Иди, неси дневник, – сейчас уроки мне покажешь…» – бросал Владимир Петрович не предвещавшим ничего хорошего голосом, и вновь демонстративно погружался в газету.
Он был очень уязвлен, что, будучи главным агрономом колхоза, – в отличие от председателя, – не имел в своем прямом подчинении ни одного сотрудника, – даже лаборанта или какого-нибудь «консультанта». Поэтому Владимир Петрович находил отдушину для накопившегося у него за долгие годы административного зуда – в демонстративной проверке уроков у сыновей, частенько превращавшейся для них в пытку, в подчеркнуто высокомерной и уничижительной манере общения с ними, или в наложении на них самых изощренных и бессмысленных взысканий, по сути калечивших детские души. Ему доставляла истинное наслаждение роль эдакого барина в своей усадьбе из 2-х комнат, где он вершил бы судьбы пусть и малолетних, но людей, – чего так безуспешно жаждал на своей работе. В эти часы и минуты он с чопорным видом наслаждался своим положением главы семейства, статусом, которого терпеливо ждал долгие годы, пока дети подрастут для их пригодности к этой отведенной им роли.
