Уже начало вечереть, – но Владимир Петрович домой все не возвращался. Стемнело. На улице – хоть глаз выколи, несмотря, что небо было звездным, – а педантичная Луна ни за что не хотела выползать на свою орбиту раньше, чем под утро, – у нее, видите ли, строгое вселенское расписание. Зоя, уложив детей, легла спать сама, но все крутилась с правого бока на левый да обратно, и все не могла никак уснуть, ибо в ее голове роилась всякая чертовщина. То ей мерещилось, будто колхозные собутыльники изувечили там мужа в пьяной драке, то чудилось, что ихний старый «козел» опрокинулся вверх резиновыми копытами и полетел, отбросив все три карданных вала, в глубокий овраг…
Владимир Петрович вернулся за полночь, немножко задержавшись в чулане, и лег в кровать весь какой-то липкий как после дождя, не говоря уже о том, что, конечно, был в крепком кураже, и, что необычно, – весьма немногословным.
Поскольку состояние мужа показалось ей очень подозрительным, а сам он мама-папа выговорить не мог, Зоя встала и вышла в чулан, – где босыми ногами сразу натолкнулась в темноте на что-то мягкое и влажное. Она включила свет, и тут же в страхе отпрянула назад, гулко стукнувшись затылком о полузакрытую дверь комнаты… – Перед ней на полу лежала безобразная куча какого-то грязного мокрого тряпья, в котором она с гневным ужасом начала признавать то, что еще утром было новым импортным костюмом…
Как потом, виновато – смущенно улыбаясь, рассказал сам Владимир Петрович, с ним приключилось вот что. В какой-то момент выездного банкета, когда на землю опустилась густая темнота вместе с закадычной подружкой тишиною, а сверчки тут же наперебой стали выводить свои задушевные рулады, затеял он освежиться лесной прогулкой. Недолго думая, направил нетвердые стопы туда, куда глядели слипавшиеся глаза, утратившие к тому часу всякий контакт с разумом. Вдруг, хватаясь для равновесия левою рукою за ветки, увидел он по правую руку и как бы далеко внизу – таинственные звезды… В тот же миг, сорвавшись, кубарем полетел в своем новом темно-синем скафандре прямо в объятия этого загадочного космоса, – который хоть и подарил некие ощущения невесомости, но в конечном итоге оказался ни чем иным как тем самым прудом в форме Дули. Тем не менее, эта внезапно свалившаяся на Владимира Петровича опасность придала ему духу и даже частицу давно невостребованного мужества. Будучи отличным пловцом, – где саженками, где брассом, – конечно же, временами демократично отдыхая на спине, – он, вспугнув напоследок стаю пролетных уток-широконосок, пересек – таки коварную водную преграду; на четвереньках, то и дело путаясь в галстуке, скверно поминая черта и призывая всех святых, выбрался на противоположный берег, где тут же пал ниц к матушке земле, дабы отдышаться. Хоть он и не был зоотехником, но по специфическому запаху под носом понял, что сюда на водопой приходили коровы. Поскольку вода была еще достаточно студеной, и к той минуте не к месту начал дуть бодрящий ночной бриз, – весь мокрый, без шляпы, покрытый мерзким скользким илом, – он достаточно быстро начал вновь обретать крупицы разума. А когда, оставляя за собой длинный мокрый след, он с опущенными руками взошел на плотину, – где заодно решил малость обтечь, – по белеющим справа цементным блокам нового коровника и манящим огням села внизу окончательно сориентировал свой дальнейший маршрут.
