« Ург», – резко выдохнул старик, обрывая ритуал. Теперь можно было немного передохнуть. Он прошел еще несколько шагов и остановился подле упавшего дерева. Сосна, совсем еще молодая, не выдержала позавчерашней бури и теперь лежала на травяном ложе, широко раскинув беспомощные уже руки-ветви.
«Эко тебя…», – пробормотал старик, прислонившись к комлю дерева, вывернутому свирепым ураганом из земли. Комья все еще влажной почвы свисали мрачными гроздьями с разорванных узловатых корней. Иван Афанасьевич прикоснулся к ним, провел ладонью вдоль жил павшего лесного жителя, ощупывая, переплетаясь с ними столь же узловатыми пальцами. Постоял еще немного, размышляя о своем под обманчиво безмятежным голубым небом.
«Жить бы тебе еще и жить, статная красавица. И сильна была, и собой пригожа. Одна беда, не умела за родную землю держаться крепко», – с грустью в голосе подытожил старик, прощаясь.
Заскользил меж юной поросли дальше, легко, как в детстве, на ходу раздвигая заросли дикой малины, обходя мрачные островки сухостоя, минуя величественные арки сросшихся кронами хвойных исполинов. До крохотной приметной полянки, затерявшейся в бору, оставалось еще добрых полверсты, когда в привычную мелодию ароматов леса вплелась чуждая природе, но так хорошо знакомая горожанину, нота. Старик усмехнулся.
«Пожаловали гости дорогие!»
Бензин и нагретая сталь источают особый букет.
«И как только смогли добраться? Ближайшая тропинка едва набитая, и та не близко. Не проста полянка малая, узкая, с дубом одиноким, кряжистым, прильнувшим к дальнему краю. Ох, непроста. Коли нарочно её не ищешь, можешь долго бродить вокруг да около, но так и не выйдешь на буйную нетоптаную траву-мураву, мягким ковром расстеленную под ясным солнышком».
Иван Афанасьевич свернул налево, пошел посолонь, по сужающейся, как кольца свернувшейся змеи, спирали.
Ага, вот и они. Три больших, сверкающих хромом и черным лаком тяжелых мотоцикла. Разрисованы почти одинаково. Языки пламени, жадно охватывающие бензобак, кажутся почти настоящими. Черепа и кости, напротив, скорее дань условному искусству.
«Как все изменилось. Когда-то приверженность демонам скрывали, как стыдную болезнь. А ныне все напоказ. Ухари! Да и не сами ведь малюют. Всё за деньги. И мастеру все равно, что писать. Заплатишь – будут тебе хоть ангелы господни. Не хочешь ангелов – вот тебе некромант, с косой на плече. Выдумают же… Магия мертвых. Волшебство живет не само по себе. Оно сильно, пока искра божия плоть освящает. Хоть горит ярко, хоть тлеет, хоть чадом смрадным исходит, все одно – без нее никак! И художник, меняющий талант на купюры, очень скоро становится пачкуном не потому, что рука слабнет. Тухнет, задыхается его свеча, похороненная под бумажным курганом».
