Сильнее жгло и руку Збышека, елей мутил сознание и вызывал тошноту.
Отшельница плюнула в Ольгерда и воскликнула:
– Maledicte Diabole, exi ab eo!
Чертог зашатался, и мгла поползла из углов. У Збышека подкосились ноги, но он удержался, не упал. Темнота на миг отступила, а потом полилась: быстрее, гуще – ручьями, потоком, половодьем. Затопила кесарийское подземелье, поднялась к горлу. Плеснула в лицо, забила уши, нос и рот, замарала глазницы.
Ничего не осталось.
* * *
Шаги Збышека гулко разносились по пустому замку. Под ногами шахматами чередовались черные и белые плиты, лунный свет потоком лился из окон.
По стенам повесили зеркала – друг напротив друга, отчего возникал морок, будто в отражениях прятался нескончаемый коридор повторений.
Збышек остановился и посмотрел на себя.
Зеркальная темнота множилась и убегала прочь, а на фоне ее стоял молодой мужчина. Борода его по краям пускалась в пляс, в рыжину, но придавала лицу что-то… что-то нехолоповское, диковатое. Руки перетягивали канаты жил, намекая на привычку к труду. Брови мужчины чуть сходились к переносице, как если бы он постоянно вглядывался в линию горизонта или если бы задавал невидимому собеседнику вопрос, но в ответ слышал одно тревожное молчание.
Збышек поднял руки к шее, нащупал край маски и потянул вверх. Кожа мягко сошла, обнажая другое лицо. Щеки его темнели пятнами, будто заражённая пшеница, глаза помутились, но даже за следами болезни угадывался суровый правитель Ялин.
Князь Вацлав вновь нащупал край маски и сорвал ее. В зеркале предстал женственно-красивый переселенец. В зубах его торчала лучина, на шее медальоном качался отвес.
Красный Симон прищурился и тоже рванул маску. На миг показался Антось, смуглый и кудрявый, как житель Запалицы, затем Штефан… Схоластика… Отец Збышека… Грушицкий копный судья… Ульрих… нечеловеческой красоты дева с белыми волосами – все люди, которых помнил Збышек и которых уже забыл – лица, лица, лица…
Что-то внутри их дергалось, переворачивалось, опрокидывалось, уходило за пелену, и сквозь пелену эту проступал потолок кесарийского чертога.
Збышек моргнул, гоня поволоку, и на фоне грубоотесаных сводов возникла морда: без глаз и без рта, с венцом из лучей.
– Похоже, – раздалось из недр морды, – одержим тут не я один.
– Зато один страшнее черта, – выдавил Збышек. Затылок раскалывался от боли, тело ныло и ослабло, словно после недельной горячки.
– Поговорим о догматах красоты?
Голова чуть изменила положение, будто хозяина ее что-то развеселило.
