Буря прошла, как и не было. На дорогах блестели лужицы, соломенные крыши темнели пробоинами от града. Летний ветерок перебирал красные и синие колосья шалфея.
Из тридцати двух монахов и священников, что жили в Грушицах, по образу и подобию ксендза ответили двадцать девять. Ещё один прислужник лежал в горячке, органист передумал на середине пути, едва перешли болота; а костельный староста… староста напился свиньей. Напрасно Збышек вразумлял, напрасно ругался и тащил силой – слуги Господа оставались безучастны к судьбе одержимого рыцаря и отправляли Збышека то к Диаволу, то к "бискупу".
То есть, в Старую Волотву.
То есть, седьмицы три в одну сторону и обратно. Не говоря о времени на а-у-ди-ен-ци-ю, если Збышека до неё допустят.
А рыцарь Ольгерд из Ершовника поболтается еще годик на кресте. Впрочем, рыцарь ли? Или хитрый болотник? Или ещё какая нечисть, которая задумала обмануть простака?
Збышек не раз и не два думал оставить это дело – ну распяли кого-то на кресте, так и Иисуса же распяли, и ничего – но мелкая, гадливая мыслишка не давала покоя: а если человек? Там, под наростом дерева-кожи; в уродливом безлицем теле. Если ЧЕЛОВЕК? Если в самом деле веками Ольгерд висит – какая же это мука?
Збышек, точно в бреду, ходил по улицам, окончательно потеряв интерес и к строительным работам, и к ложе, и к урокам Красного Симона. Было жарко, спокойно, и над всеми Грушицами, над болотами и дорогами возвышался недостроенный костел. Он будто поднимал под себя землю и город, и смотрел с высоты, свысока – не как Иисус взирает с икон, а как надменный шляхтич глядит на своих кметов.
На Яна Купалу ветер с восточных гор поумерил эту спесь и снес шпиль часовни к той самой, всем известной, матери.
Збышек, к собственному удивлению, отнесся к напасти спокойно, даже равнодушно – словно бы и не выпрашивал когда-то сам эту конструкцию у ложи. Он, по обыкновению, вписал новую строку в расходную книгу и отправился к Красному Симону за деньгами.
Дома никого не было, и Збышек, как делал уже сотни раз, отпер черный сундук и отсчитал столбик монет.
– Двадцать два… двадцать три… – Збышек кивнул самому себе, захлопнул крышку и скользнул взглядом по надписи.
«Nemo potest personam diu ferre fictam».
Кесарийскому Красный Симон, конечно, Збышека не учил – словно боялся, что ученик сам прочтет древние трактаты о строительстве. И все же западное наречие и кесарийское были похожи – как походили друг на друга волотовский и озерный языки, как два брата напоминали друг друга.
