Надвигалась буря. Каменотесы укрепили строительные леса и попрятались в хижины, в землянки. Небо над городской стеной затягивало чёрной стеной, но солнце ещё било и било ярко, сочно, золотно – словно боролось из последних сил с непогодой.
Когда кожа ловила эти последние, тёплые лучи, Збышек довольно жмурился, цокал и полоскал рябиновкой рот. Щеки и язык вязало, разум успокаивался и на время выгонял мысли за порог.
Показались руины кесарийского костела – пара колонн и стена с серебристо-голубой росписью, – красным пятном мелькнуло орденское зернохранилище, бежевым – дом мытника и ратуша. Збышек развернулся и направился к малой церкви – такой скромной и низкой в сравнении с костелом – потом в огородик ее, где монахи выращивали шалфей, календулу и коровяк. Погадав на ромашке – нет, никто его не любил, – Збышек снова поднялся ко двору ратуши, и нырнул в одичалый сад, где душили друг друга ракитник, репейник и лебеда.
Где пряталась за кустами каменная дверь в подземелье.
Збышек глотнул рябиновки, поцокал в раздумьях и сходил к своей землянке за плошкой светильника, древком, кремнем и кресалом.
Подумал еще.
Воздух пах грозой, с гор потянул холодный ветер.
Збышек купил у варщика кувшин черничного крупника, вернулся к каменной двери и уже не останавливался – пошёл вниз. По пути он отмечал про себя туннели, что заложил Антось, укреплённые распорками галереи, комнаты, залы, башни подземного города.
Позади остался пролом, который перекрыла туфовая плита, мелькали расщелины, ямы, ручьи. Главный коридор перепрыгнул через узкий мостик и приблизился к крутому спуску, что зимой уходил под лёд.
Теперь у ног чернела вода. Збышек посветил на неё и вновь ничего не разглядел. Он сел рядом, поставил на ровное место плошку и долго смотрел в темный омут. Отражение пламени танцевало на глади, снаружи погромыхивал гром. Збышек изредка прикладывался к кувшину остывшего крупника и мычал-напевал "Богородицу".
Мысли уподобились осушенному для чистки колодцу: тревога ушла, тоска ушла, и слышался далекий-далекий зов Глубин.
Збышек слышал его прежде. Слышал всякий день после отъезда из Ялин и не понимал.
То не был крик о помощи. То не тосковала душа по родному краю, не просила ни дев, ни золота, ни свершений. И все же… все же покоя не знала она.
Збышек, как заворожённый, встал и проверил, что при нем древко, кремень и кресало. Оглянулся. Перекрестился. Выпил кувшин до дна.
Оглянулся вновь и вошёл по крутому спуску в омут.
