Грудь сдавила тоска. И не объяснишь никому, как вышла эта оказия, но поминать Ялины на землях Старой Волотвы не стоило. Много обид накопилось между княжествами ещё до рождения Збышека, много надежд вкладывали в брак двух династий, а ныне… ныне только искры не хватало до войны.
Збышек сею нехитрую истину только подтверждал: кулаки болели, рожа пестрела радугой синяков и ссадин, а скарб…
Где теперь добрая Булка? Какого всадника носит?
Где Збышеков славный корд, которым так ловко резался хлеб да рубилась капуста?
Все продали. Все спустили за расколоченный витраж да за выбитые зубья волотовских корчмарей.
Штефан наконец перехватил камень наверху и потянул к себе. Збышек толкнул рычаг топчака еще, чтобы канат повис свободнее и каменотёсу хватило длины. Толстый Ульрих помог Штефану затащить груз и без размаха ударил киянкой по клину «волчьей лапы».
Штефан нелепо взмахнул руками, точно попало ему прямо по пальцам…
Топчак рвануло, дерево затрещало.
Збышек сперва вцепился руками в рычаг, потянул на себя, а потом уже сообразил, что происходит. Жилы напряглись, кожу ладоней от натуги рвало, обжигало. Каменный блок, который выронил Штефан, дергался в воздухе, как повешенный.
Взвизгнул канат.
Запел струной.
Оборвался…
Збышек запоздало дернул на себя рычаг, но каменный блок уже летел вниз – дробил настилы, сшибал рёбра строительных лесов. Кто-то закричал, кто-то ахнул, наконец глухо хряснуло шагах в трёх от Збышека, проломив мерзлый наст, содрогнув саму твердь.
Сделалось тихо.
– Все живы? – вопросил жалобно Ульрих.
– Губошлеп! Ёлуп криворукий! – заорал на него Штефан, мешая волотовскую и западную ругань.
Збышек сообразил, что ещё держит рычаг, по дереву которого скользили алые капли. Ладони саднило, жилы в руках свело; сердце колосилось, как безумное.
Он ослабил пальцы, отодвинулся. Послышались испуганные голоса, что-то затрещало и запоздало рухнуло.
Каменотесы бежали сквозь снежную пелену и собирались у подножия строительных лесов. Там кто-то лежал – бесформенной грудой, колодой, тряпьем, и по белому снегу растекались красные ручейки.
Збышек похолодел.
По бобровой шапке он узнал Антося – единственного волотовчанина среди каменотесов, смуглого и курчавого, как жителя Запалицы, – и от души пожалел горемыку.
Мужчины уже наперебой обсуждали, что делать. Одни предлагали лекаря, другие ксендза – и тут конечно, начался спор, какого: волотовской церкви или церкви переселенцев.
– Отшельницу! – опустив глаза, предложил Ульрих. – Больше некому.
